Александр Хазин - Возвращение Онегина

Кругом шумит, кипит работа,
А город выкрашен и нов.
И рвут поводья кони Клодта,
Как будто вспомнив дни боев.
Свернул Онегин на Литейный,
И вдруг восторг благоговейный
На миг остановил его.
Мой долг сказать вам отчего.
Он не Венеры Медицейской
Увидел вдруг прекрасный
взор,
Нет, на него глядя в упор,
Девица в форме милицейской
Стоит совсем невдалеке
С волшебной палочкой в руке.

И, регулируя движенье,
Глядит на пеших с высоты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты.
То ручкой вдруг о ручку
хлопнет,
То вдруг изящной ножкой
топнет,
То, сделав плавный оборот,
Как лебедь, мимо проплывет.
Вот с целым ворохом
бумажным
Бежит студент, едва дыша,
Вот по бульвару, не спеша,
Идет стекольщик с видом
важным,
Как будто он уже давно
В Европу застеклил окно.

Пока меня унес куда-то
Мой легкомысленный Пегас,
Онегин бродит. Бледноватый
Туманный день уже погас,
А у бедняги в Ленинграде
Нет ни его друзей, ни дяди,
Семейство Лариных, Трике
Еще в Ташкенте, вдалеке.
Из всех он здесь один
остался;
Уже вечерняя пора,
А, выйдя из дому с утра,
Наш бедный друг
проголодался.
Но что же делать, если он
Еще нигде не «прикреплен»?

В трамвай садится наш
Евгений.
О, бедный, милый человек!
Не знал таких передвижений
Его непросвещенный век.
Судьба Евгения хранила
Ему лишь ногу отдавило
И только раз, толкнув
в живот,
Ему сказали: «Идиот!»
Он, вспомнив древние порядки,
Решил дуэлью кончить спор,
Полез в карман…
Но кто-то спер
Уже давно его перчатки;
За неименьем таковых
Смолчал Евгений и притих.

Он из трамвая вышел сразу
И только тихо про себя
Сказал излюбленную фразу:
«Когда же черт возьмет тебя».
И, полон разных треволнений,
Спешит голодный наш Евгений
Туда, где есть любой товар,
Короче — едет на базар.
А там… О милый старый
Гоголь,
Где мне таланта столько
взять:
Все это сразу описать
Для моего пера —
не много ль?
Благослави меня, Парнас,
Но я берусь за сей рассказ.

Лишь небо станет розоватым,
Шумят молочные ряды
(Хотя не столько молока там,
Сколь самой будничной воды).
Там целый мир сыров
душистых,
Тушенки в банках золотистых
Там рыбы с дымной чешуей
Блестят балтической волной.
А утки чуть еще трепещут,
Купаясь в собственном жиру,
На зависть моему перу
Их золотые перья блещут,
А в глубине идет подряд
Кабаньих туш кровавый ряд.

Шумит, гремит колхозный
рынок,
Душе приятна суета
И цен смертельный поединок,
И нравов наших простота.
Но вот, нарушив строй веселый,
Походкой медленной, тяжелой,
Душой подлец, одеждой франт,
Идет по рынку спекулянт.
Вот перед нами пантомима —
Украли чей-то чемодан,
А чуть подальше хулиган
Кого-то молча бьет… А мимо.
Явив спокойствия пример,
Проходит милиционер,

Но, право, хватит отступлений,
Сюжет продолжить нам пора.
Итак, мы знаем, что Евгений
Сегодня с самого утра
Идет по улицам, скучая,
Знакомых старых не встречая,
Но вскоре, позабыв свой сплин,
Он входит в хлебный магазин,
Весьма упитанная дама
Ему насущный хлеб дает,
Но, как всегда, недодает
Примерно четверть килограмма.
И, честь торговую поправ,
Ее благославляет зав.

Онегин дальше путь направил
И думал, выйдя за порог:
«Мой дядя самых честных
правил,
Он тут работать бы не смог»…
Как часто, с жадностью внимая
Красивым клятвам краснобая,
Мы знаем, что в душе он плут,
Что ждут его тюрьма иль суд,
Что он ворует, окаянный,
И ловко сам уходит в тень…
Нет, верю я — настанет день
Благославенный и желанный,
Когда в кругу своем родном
Мы лишь с улыбкой помянем

Все тех, кто нам мешал
когда-то
Нечистой совестью своей,
Кто нас любил любовью
«блата»,
А может быть, еще нежней.
Читатель, я пишу ретиво
И ты, конечно, справедливо
Задашь и мне вопрос о том,
Как сам боролся я со злом.
Иль я, собрав и гнев и волю,
Об этом жаловался в суд,
Иль, приложив упорный труд,
Писал Советскому контролю,
Иль, как писатель, не зевал
И письма в прессу посылал.

Я им пишу, — чего же боле,
Что я могу еще сказать,
А плуты многие на воле,
А блат встречается опять —
И я брожу, как мой Евгений,
В суетном мире учреждений,
Слагаю горькие стихи,
Простите мне мои грехи.
И я уйду от жизни бурной,
И мой погаснет острый взор,
Но ты придешь ли, прокурор,
Пролить слезу над ранней
урной?
Желанный друг, сердечный
друг,
Еще работа есть вокруг.

Мы все учились понемногу,
Чему-нибудь и как-нибудь,
Искали честную дорогу,
Прямой, ведущий к цели путь,
Мы избегали низкой лести,
Мы знали все, что делом чести
И делом славы стал наш труд;
Но среди нас еще живут
Враги Закона и Указа…
…
У нас позорно до сих пор
В ходу излюбленная фраза:
— Ну, что ж поделаешь —
война…
Хоть и закончилась она.

Спешит скорее мой Евгений
Увидеть старый милый дом,
Где он в тиши уединений
Когда-то жил,
О сколько в нем
Найдет наш друг
воспоминаний,
Надежд далеких, упований…
Онегин входит в кабинет
(Его уж описал поэт).
Наш друг, смущенный
переменой,
Здесь ничего не узнает.
Какой фантазии полет
В союзе с мыслью совершенной,
Какие ткани и шелка,
Какая роспись потолка!

Полы, покрытые коврами,
Картины в старом серебре
И отраженный зеркалами
Хрусталь на желтом янтаре,
Диваны, кресла и серванты,
Изданий древних фолианты,
Фарфор саксонский, баккара —
Утеха царского двора.
Решил взволнованный Евгений:
«Живет здесь крупный феодал».
Приятель блудный наш не знал,
Кто был жильцом сиих
владений…
Владелец этих всех хором —
Товарищ Тюлькин, управдом.

Идет широкими шагами
Онегин дальше. Вот вдали
Легко вздымаясь над волнами,
Идут к причалу корабли.
И тридцать витязей
прекрасных
Чредой из вод выходят ясных
И с ними (новый вариант)
Выходит старший лейтенант.
Уже цветут деревья скверов,
Шум у Гостиного двора,
Спешит и мчится детвора
В Дворец советских пионеров
И, как взлетевший вверх Амур,
Висит под крышей штукатур.

Евгений слышит голос нежный,
Когда-то волновавший кровь,
Быть может, вдруг в душе
мятежной
Былая вспыхнула любовь.
Друзья, мне радостно
и больно,
Мое перо дрожит невольно,
Онегин видит в вышине
Свою Татьяну на окне.
С утра в домашней
спецодежде,
Она ведро и кисть берет
И красит стены, и поет:
«Пускай погибну я, но прежде
Я дом свой выкрасить должна,
Привычка свыше нам дана».