Вожди и заговорщики

бомбу в помещение общежития ОГПУ (она была обнаружена до взрыва) и бросили бомбы в Центральный партийный клуб в Ленинграде. Один человек погиб, несколько было ранено. 8 июня одна группа боевиков безнаказанно ушла в Финляндию. Другую удалось уничтожить. Эти события напомнили советским руководителям, увлеченным внутренней борьбой, что эмиграция не дремлет. ОГПУ решило пожертвовать своим «рассадником монархизма», чтобы продемонстрировать успехи в борьбе с терроризмом и доказать внешним врагам, что не стоит рассчитывать на поддержку в стране. Для расстрела были отобраны деятели монархического подполья, эмиссары эмиграции, проникшие в страну в 1926-1927 годах, бывшие белогвардейцы и царские чиновники.

Расстрел 10 июня политически вернул страну ко временам военного коммунизма. Оппозиция чувствовала себя на коне - настали времена торжества ее вождей. Они рассчитывали, что в условиях военной опасности их опять призовут к руководству. Тем более что в вопросах внешней политики чуть ли не каждый новый день доказывал их правоту. Так, оппозиция выступала за прекращение работы Англо-русского профсоюзного комитета, где сотрудничали коммунисты и социал-демократы. Расстрел «заложников» вызвал возмущение представителей Генерального совета Британской конфедерации труда, комитет распался, что вызвало глубокое удовлетворение оппозиции: «протест генсоветчиков против расстрела нами двадцати белогвардейцев доконал идею англо-русского комитета» 73.

Но Сталин не торопился мириться. Более того, оппозицию подозревали в том, что она будет принимать участие в обороне СССР на своих условиях. Это вызвало возмущение Троцкого и Зиновьева: «Клеветнические клички «пораженцы» и «условные оборонцы» к нам не пристанут, рабочие Вам в этом не поверят» 74.

Вмае 1927 года, по свежим следам китайской катастрофы, Троцкий, Зиновьев и Каменев написали открытое письмо в ЦК, под которым собрали сначала 83 подписи старых большевиков, а затем более 3000 подписей членов партии. Правда, часть подписавших сняли свои подписи. Такие случаи широко освещались в печати. Но это не смущало оппозиционеров: «подавляющее число отходов - не результат свободного выбора идейных позиций, а капитуляция перед аппаратом» 75, - писал Л. Смилга. Ничего страшного - на место отошедших единиц приходят сотни.

Разоблачая международную политику Сталина и Бухарина, оппозиционеры грозили партии внешним вторжением. Апеллируя к

традициям старого большевизма, оппозиционеры требовали восстановить внутрипартийную демократию (но ни в коем случае - демократию вне партии).

НЭП привел, по мнению оппозиционеров, к сползанию от революции к «термидору».

«Якобинцы» требовали защитить пролетариат от натиска бюрократии, кулачества, новой буржуазии (нэпманов), буржуазных специалистов. Главным средством возрождения пролетариата по-прежнему считался индустриальный рывок, который мог бы наконец превратить страну в единую «социалистическую» фабрику. «Отставание крупной промышленности от требований, предъявляемых к ней со стороны народного хозяйства (товарный голод, высокие цены, безработица) и со стороны советской системы в целом (оборона страны) приводит к усилению капиталистических элементов в хозяйстве Советского Союза - особенно в дерев-не» 76,- писали авторы «Письма 83-х» и призывали исправить это положение. Оппозиционеры чувствовали, что для них наступил последний и решительный бой.

Неудача внешней политики правящей группы ставила ее перед выбором- или позволить усилиться оппозиции до такой степени, что она станет «позицией» партии, или разгромить ее, если не аргументами, то организационно-репрессивными мерами. «Борьбу на истощение» против оппозиции, ведущуюся за последнее полугодие, Сталин решил теперь заменить «борьбой на истребление». Почему? Потому что Сталин стал слабее; его банкротство в китайском и англо-русском вопросе очевидно, как и тяжкие последствия этого банкротства для нашего международного положения. На Сталина нажимает растущее правое крыло: зачем лез в генеральную стачку и в Китай? 77. Авторы письма призывали большинство к примирению. Они действительно хотели этого, особенно теперь, когда их правота столь заметна. Набрасывая тезисы к очередному из бесчисленных выступлений 1927 года, Каменев пишет: «Мы хотим парт. легальности»- и обводит это изречение в рамку. «Что такое легальность? а) Сохранение устава. Выборность. б) Тон полемики. в) Совместная работа» 78. Эти условия обеспечили бы им возвращение к власти, как только партийная элита осознает, что без опытных вождей из сложившейся ситуации не выйти.

Несколько раз летом лидерам левых казалось, что ситуация вот-вот переломится. Так, например, в июне Зиновьев срочно вызвал

Каменева в Москву: «Случились новые события, на этот раз в нашу пользу. Предстоят серьезные решения» 79.

«Письмо 83-х» было широко распространено и стимулировало широкую дискуссию: повсеместно проходили полулегальные собрания, на которых встречались тысячи членов партии, а затем и беспартийных, что угрожало основам большевистского режима.

Критика бюрократии левой оппозицией становилась все более радикальной, причем даже на заседаниях партийного суда ЦКК, куда время от времени вызывали оппозиционеров. Осудить их не удавалось. Результаты этих прений были неутешительными для Сталина: «Получается впечатление сплошного конфуза для ЦКК. Допрашивали и обвиняли не члены ЦКК, а Зиновьев и Троцкий» 80. Троцкий говорил: «Товарищи, не надо смешивать социалистическое отечество с начальством. Мы заявляем: сталинский режим мы будем критиковать до тех пор, пока вы нам механически не закроете рот. До тех пор, пока вы не вгоните нам в рот кляп, мы будем критиковать этот сталинский режим, который подорвет все завоевания Октябрьской революции, а они нам так же дороги, как и вам» 81. Выводы Троцкого становились более смелыми: «Государственный и хозяйственный аппарат прочно захватывается несменяемой кастой чиновников. Эти чиновники уже противостоят трудящимся массам как новое господствующее сословие, воплощая в своем лице неслыханный рост бюрократических извращений рабочего государства» 82. Да, государство все еще «рабочее», но реальная власть в руках бюрократического сословия. Отсюда один шаг до понимания того, что и партия, и государство, и власть носят классовый бюрократический характер.

Троцкий, который всегда поддерживал насилие против небольшевистской оппозиции, теперь предупреждал, что бюрократические репрессии со временем распространятся на всех нынешних идеологов партии: «Кто голосует всегда на 100% с вами, кто вчера по приказу «крыл» Троцкого, сегодня Зиновьева, завтра будет крыть Бухарина и Рыкова, тот никогда не будет стойким солдатом в трудный час революции» 83. Он спрашивал своего оппонента А. А. Сольца, обвинявшего оппозицию в контрреволюционности и угрожавшего ей репрессиями: «По какой главе Сольц собирается нас расстреливать?.. s Яопасаюсь, тов. Сольц, что вы собираетесь нас расстреливать по устряловской, т. е. термидорианской, главе». На возражение Сольца, что он тоже революционер, Троц-