Павел Флоренский - Собрание частушек Костромской губернии Нерехтского уезда

При этом я старался сохранять индивидуальные особенности произношения — не приводил записей к одному знаменателю. Ведь грамматика—для языка, а не язык — для грамматики. Ошибки, отступления от общепринятого нисколько не менее поучительны, нежели явления обычные. Это — проявление жизни языка, а в тератологии и патологии языка дается орудие к пониманию его нормальной анатомии и физиологии.

Главное, за чем наблюдалось при собирании, это отнюдь не отходить далеко от центра изучаемой области — от села Толпыгина. Кроме самого Толпыгина, запись производилась в селах Яковлевском и Медведкове; как села фабричные, они дают сведения, можно сказать, о всей ближайшей округе.

Часть приводимого материала записана мною лично, другая же, большая — моими сотрудниками по работе. Таковыми были: семейство Толпыгинского священника о. Симеона Троицкого, крестьянин того же села Л. К. Хренов и студент Московской духовной академии В. А. Ильинский. Считаю приятною обязанностью засвидетельствовать им свою глубокую благодарность за помощь, без которой настоящая работа едва ли смогла бы появиться на свет.

Материал, печатаемый в настоящей работе, состоит из частушек. Под частушками или частыми песнями в широком смысле разумеется вообще особый род народной песни, характеризуемой более или менее быстрым, учащенным темпом исполнения и подвижностью мелодии (частое пение), что весьма подходит к звукам сопровождающей их гармоники (гармонь, гармошка, тальянка и тальяночка, то есть итальянская гармоника, а также двурядка, двурядочка). В более узком смысле под частушкой разумеется наиболее распространенный и, главное, наиболее определенный по своему сложению вид частого пения, так называемое играние ландюха, откуда происходит название ландюховая частушка. Ландюховыми частушками в настоящем собрании являются № 1—717 и № 791—864.

Другой, тоже весьма определенный, вид частого пения это — частушка хороводная. Хороводными частушками в настоящем собрании являются № 891—967.

Хороводными же частушками называются частые песни, по содержанию напоминающие собственно хороводные, но разнящиеся от последних неопределенностью формы. Эти частушки перемешаны с собственно хороводными.

Четвертым видом частых песен является частушка ходовая или плясовая, называемая также веселою. Таковы № 865—883. Эта частушка поется «в подпляску», то есть служит вместо музыки при пляске. К ней же примыкает и пятый вид частушек — это именно выкрички на свадьбишной и иной пляске, а также и в паузах между ландюховыми частушками. Таковы № 884—890. Наконец, довольно далеко от вышеперечисленных видов стоит частушка рекрутская. Частушки рекрутские помещены у нас под № 718—790. Можно было бы указать еще один вид частушки, по форме весьма близко примыкающий к ландюховой. Это именно — частушка похабная. Но, к крайнему сожалению, по внешним причинам не приходится печатать образцов этой поэзии, весьма живо напоминающей эпиграммы Марциала.

Что же такое частушка в существе своем? Есть ли это эпоха песни или род песни? Другими словами, есть ли частушка лишь современная песня, соответствующая разлагающемуся быту, — распад народной песни или же она — один из родов песни, сосуществующий и сосуществовавший другим родам? Большинство исследователей, даже не задумываясь над возможностью подобного вопроса, решительно видят в частушке уродливого эпигона народной песни. «Жива ли народная песня?», «Новые народные стишки?», «Новое время — новые песни», «Новые веяния в народной поэзии», «Заводская поэзия», «Извращение народного творчества» вот заголовки некоторых исследований, выразительно указывающие, какого взгляда держатся их авторы на занимающий нас предмет.

Если отвлечься от сравнительно небольшого числа частушек на общественные темы, то можно сказать, что ландюховая частушка есть народная лирика, и притом — лирика эротическая. Но эротика, которую высказывают пред всеми, да еще среди веселящихся товарищей и подруг, не есть, вообще говоря, эротика самой глубины души. Это — чувство более или менее поверхностное, не столько страсть, сколько забава.

Да если бы и впрямь сердце сгорало от страсти и муки, то влюбленный постарался бы на людях принять вид легкомысленный. Тон шутки, более или менее заметной, весьма часто покрывает частушечную эротику.

Эта двойственность частушки, это шутливое в глубоком и глубокое в шутливом придают частушке дразнящую и задорную прелесть, постоянно напоминающую гейневскую Музу. Как и у Гейне, в глубине частушки порою нетрудно разглядеть слезы и боль разбитого сердца, однако как у Поэта, так и у народа эти слезы и эта боль показаны более легкими, нежели оно суть на деле.

Из сказанного о содержании частушки вытекает и соображение о форме ее: частушка как бы выкидывает, как бы мгновенно выбрасывает из человека чувство его. Это — не только лирика, вообще выражающая настоящее, но именно и по преимуществу — лирика мгновения. Будучи импрессионистской лирикой по существу, частушка необходимо получает форму небольшого, замкнутого в себе, более или менее изящно сложенного целого. Четверостишие частушки самодовлеюще, его нельзя продолжить, его нельзя сократить. Частушка закончена в себе и определена нисколько не менее, нежели сонет, или газель, или японская танка.

Вследствие этой законченности она скорее изящна, нежели глубокомысленна. Отсюда-то и вытекает размер ее — подвижный, пикантный и как бы подпрыгивающий (тут опять вспоминается Гейне), уместно было бы назвать размер частушки кокетливым и дразнящим.

Художественная законченность частушки обусловлена ее параллелизмом. Нормально сложенная частушка делится на две части, каждая по два стиха, из которых первая содержит в себе тот или иной образ, взятый по большой части из жизни природы, а вторая — раскрытие его смысла применительно к данному настроению мгновения. Но параллелизм образа и его раскрытия не всегда прозрачен сразу. Это объясняется, однако (исключаю случаи просто неудачных образов), не столько субъективностью сопоставления, сколько его глубиною. Так, нередки в частушках намеки на значение той или иной приметы, того или иного гадания (на картах, с кольцом) или же пользование народной и даже международной символикой. Так, если встречается упоминание о ягодах («есть рябину», «ломать рябину», «рвать виноград», «сорвать вишеньку»), то этот символ, вне всякого сомнения, означает любовное соединение. Если говорится, что та или иная ягода — зелена, то это означает половую незрелость. Пить чай — удачная любовь, пить воду — неудачная. Сорвать цветок — выдать замуж. Бусы, в особенности белые (как жемчуг), символ горя. И так далее. Символика частушки приблизительно та же, что и символика песни, и потому я считаю возможным ограничиться здесь простым указанием на этот достаточно разработанный отдел словесной науки. Поясним на одном примере значительность и тонкость частушечного параллелизма.