Павел Флоренский - Собрание частушек Костромской губернии Нерехтского уезда

Положим, говорится:

Брови милова сравниваются с бровями ворона. Брови милова напоминают девушке ворона. Ворон же — птица зловещая, неблагоприятное знамение. Отсюда рождается предчувствие близкого несчастья — расставанья. Возможно, что в частушке есть намек и на причину расставанья. Ведь черные брови — признак красоты, чернобрового всякая охотно полюбит, вот и жди «разставанья скорова».

Или вот еще пример:

Не покажется ли сперва, что упоминание о подушках и о дипломате — случайно, для рифмы? Однако это не так. Связь идей очевидна. Подружки идут замуж, естественно им готовить свое хозяйство — шить подушки, ибо подушки — лучший символ брака. Мне же — думает девушка — надо бы еще погулять, а для гуляния нужно приодеться нарядно — нужен дипломат.

Возьмем еще частушку:

Сперва покажется: какая связь между любовью и аптекой? Но тут весьма выразительно указывается сила страсти, до того иссохла, до того побледнела, что нужна медицинская помощь, нужно лечиться.

Эта прерывистность мысли, порою кажущаяся (но на деле не такова!) крайнею субъективностью случайных ассоциаций, весьма сближает частушку с лирикой современных поэтов-символистов, пропускающих промежуточные вехи на пути мысли и оставляющих лишь крайние. Такому сближению способствует и формальная особенность частушек, тоже имеющая себе параллель в новой поэзии. Я имею в виду стремление к звучности, между прочим, выражающееся как там, так и тут в двойных рифмах; первая половина стиха рифмует, или, по крайней мере, созвучна со второю. Вот несколько примеров достигаемой таким приемом звучности частушек.

И так далее. Иногда звучность стиха достигается иными приемами — ассонансом и аллитерацией, такова, например, великолепная аллитерация одной рекрутской частушки:

передающая звук металлического удара.

Наконец, есть еще одна черта, сближающая частушки с новою поэзией. Это именно нередкая в них утонченность эротики, рафинированность любовного чувства и многообразие его проявлений. Тут мы видим, например, любовь девушки к подруге, потому что брови ее так черны, как у милова, любовное созерцание платочка, полученного от милова, то есть род любовного фетишизма, одновременную любовь к нескольким, причем к каждому она имеет особые оттенки и т. д. и т. д. Не говорю уже о всевозможных оттенках ревности и покорности пред свершившейся изменой, включительно до полной резиньяции. Повторяю, я не пишу исследования о частушках, а набрасываю лишь несколько случайных штрихов, но я не могу не заметить, что этот вопрос об эротике серед сельского люда и о тех формах ее, которые принято считать или патологическими, или исключительно свойственными пресытившимся верхам культурного общества, весьма достоин внимательного изучения.

Стоит отметить, что частушка служит живым свидетелем чистоты нравов нашего крестьянства. Часто утверждают обратное и приводят в доказательство те или иные частушки. Но при этом забывают, что ведь общественную нравственность нельзя брать безотносительно. В смысле прямоты выражений и отсутствия эвфемизмов частушки говорят столько, что исполнителям их дальше уже нечего говорить: все названо своими именами. Представьте же себе теперь, что в интеллигентском обществе запели бы интеллигентские частушки с такою же степенью откровенности. Полагаю, что тогда мы и не то услышали бы, что слышим в деревне. Современная беллетристика только начала откровенничать, а и то все поспешили ужаснуться.

Так как эротика — единственный предмет ландюховой частушки, то при систематизации материала я старался выдержать приблизительно историю развития любви, ее расцвета и упадка. Частушки сгруппированы приблизительно в следующие гнезда: начало любви и ее развитие (№ 1—131), разгар любви, любовные свидания и расставания (№ 132—218), сплетни про девушку (№ 219—250), мысли о замужестве (№ 251—295), отношение к родителям и домашние ссоры (№ 296—364), разлука и сердечные терзания (№ 365— 467), равнодушие и кокетство (№ 468—476), любовные ссоры и разочарования (№ 477—610), измена и ревность (№ 611—676), грубости (№ 677—689), женитьба милого на другой (№ 690—727), несколько в стороне стоят частушки не индивидуальные (№ 793—826), шутливые и насмешливые (№ 827—864). Иногда исследователи стараются тщательно расклассифицировать частушки и озаглавить каждый отдел. Быть может, это и представляет свои выгоды в сборнике типических частушек для учебных целей, но при издании всех наличных частушек данного района такая классификация была бы крайне искусственной и произвольной, потому что каждая частушка, как факт самой жизни, имеет множество сторон, и зачислять ее в ту или другую рубрику зависело бы от каприза издателя. Гораздо полезнее было бы при совокупном издании частушек приложить к нему предметный указатель.

По своему содержанию, по своей форме и, наконец, по способу своего возникновения частушка есть крайний предел того спектра народной песни, начальным пределом которого является былина, историческая песня и духовный стих. В то время как последние выражают священную, неподвижную стихию народной жизни и потому составляют преимущественное достояние старости стариков, частушка соответствует мирской, текучей стихии народной жизни и потому принадлежит молодости, молодежи. Отсюда следует, что частушке характерно ее непостоянство. Она всегда кажется новою, она всегда не та, что раньше, однако ее новое так же старо, как мир, оно столь же ново, сколь нова представляющая себя единственной на свете первая любовь. Но, будучи всегда одною и той же, она всякий раз возникает сызнова: частушка есть всегдашнее изменение, но никогда — развитие. Будучи всецело во власти времени, в интересах дня, частушка исторична и не знает ни прошедшего, ни будущего. Поэтому она никогда не является выразительницей всенародного сознания, но — лишь индивидуального, особого. Частушка не занята высшею правдою, но всецело предается своим настроениям, своим чувствам и интересам. В этом индивидуализме и субъективизме частушки кроется причина ее глубочайшего сродства с индивидуализмом и субъективизмом современной поэзии. Частушка — это народное декадентство, народный индивидуализм, народный импрессионизм, однако при этом должно помнить, что названные направления вовсе не суть специфическое достояние нашей эпохи, а всегда существовавшие и периодически усиливавшиеся направления поэзии. Так делаются понятны многие характерные особенности частушки.