Генри Филдинг - Амелия

О нашей любви уже судачил весь город, и эти слухи достигли наконец ушей миссис Гаррис. Я и сам с каких-то пор начал замечать разительную перемену в обращении этой дамы со мной во время моих визитов, и уже довольно долгое время мне не удавалось остаться с Амелией наедине, а в тот вечер, судя по всему, был обязан такой возможностью намерению матери подслушать наш разговор.

Так вот, не успел я и слова ответить склонившейся мне на грудь опечаленной Амелии, как в комнату неожиданно ворвалась миссис Гаррис, скрывавшаяся до этой минуты в соседней комнате. Не стану пытаться передать вам ярость матери, равно как и наше смятение. «Прекрасно, нечего сказать, – вскричала миссис Гаррис, – вот как ты распорядилась моей снисходительностью, Амелия, и моим доверием к тебе. Ну а вас, мистер Бут, я не стану винить: вы поступили с моей дочерью, как того и следовало ожидать. За все случившееся мне остается благодарить только себя…»; речь ее еще долго продолжалась в том же духе, прежде чем мне удалось вставить слово; улучив в конце концов подходящий момент, я попросил ее простить бедняжку Амелию, которая под тяжестью свалившегося на нее горя готова была сквозь землю провалиться, и пытался насколько мог взять всю вину на себя. Миссис Гаррис запротестовала: «Нет-нет, сэр, должна сказать, что в сравнении с нею вы ни в чем не повинны; я ведь собственными ушами слыхала, как вы пытались ее отговорить, приводя разные доводы, и уж куда как веские. Но, слава Богу, у меня еще есть послушное дитя, и отныне я буду считать его единственным». С этими словами она вытолкала несчастную, дрожащую, обессилевшую Амелию из комнаты, после чего принялась хладнокровно доказывать мне, что мое поведение безрассудно и противозаконно, повторив чуть не слово в слово те же самые доводы, которые я перед тем приводил ее дочери. В заключение она добилась от меня обещания, что я как можно скорее вернусь в свой полк и смирюсь с любыми невзгодами, нежели стану причиной гибели Амелии.

Много дней после этого меня терзали величайшие муки, какие только способен испытывать человек, и, признаюсь по чести, я испробовал все средства и истощил все способы убеждения, лишь бы излечиться от любви. С целью усилить их действие я каждый вечер прогуливался взад и вперед около дома миссис Гаррис, и всякий раз мне попадался на глаза тот или иной предмет, который вызывал у меня нежное воспоминание о моей обожаемой Амелии и едва не доводил до безумия.

– А не кажется ли вам, сэр, – прервала его мисс Мэтьюз, – что в поисках исцеления вы прибегли к самому несообразному средству?

– Увы, – отозвался Бут, – нелепость моего поведения, очевиднее всего мне самому, но сколь мало ведает об истинной любви или истинном горе тот, кто не осознает, до какой степени мы обманываем себя, когда делаем вид, будто намерены исцелиться. То же самое происходит и при некоторых телесных недугах, когда ничто нам не в радость, кроме того, что ведет к усугублению болезни.

К концу второй недели, когда я уже был близок к полному отчаянию и всё никак не мог придумать способ передать Амелии письмо, к моему великому изумлению, ко мне явился слуга миссис Гаррис и вручил мне приглашение своей хозяйки пожаловать нынче же вечером к ней в дом на чашку чая.

Вам нетрудно будет догадаться, сударыня, что я не преминул воспользоваться столь желанным приглашением; когда я пришел, меня провели в залу, где уже собралось многолюдное общество, и среди дам я увидел миссис Гаррис с моей Амелией.

Амелия показалась мне в тот вечер еще краше обычного и была необычайно оживлена. Ее мать была со мной весьма любезна, тогда как дочь едва меня замечала и беседовала большей частью с каким-то джентльменом. Правда, время от времени она дарила меня взглядом, который никак нельзя было счесть неприязненным, и не однажды я имел случай заметить, что всякий раз, когда ее глаза встречались с моими, она менялась в лице, и эти обстоятельства, возможно, должны были меня в достаточной мере утешить, но они не могли унять тысячу сомнений и тревог, не дававших мне покоя; меня смущала мысль, что за примирение с матерью Амелия заплатила обещанием навеки расстаться со мной и отнестись благосклонно к какому-нибудь другому избраннику. Все мое благоразумие тотчас покидало меня, и я готов был бежать с Амелией и жениться на ней, ни минуты не раздумывая о последствиях.

Почти два часа я изводил себя такими размышлениями, пока большинство гостей не откланялось. Но сам я был решительно не в силах это сделать, и уж не знаю, как долго бы еще длился мой визит, когда бы не доктор Гаррисон, который чуть ли не силой увел меня, шепнув, что имеет сказать мне нечто чрезвычайно важное. Вы, сударыня, должны быть, знаете этого священника…

– И даже очень хорошо, сэр, – ответила мисс Мэтьюз, – он достойнейший в мире человек и украшение сословия, к которому принадлежит.

– Из дальнейшего вам станет ясно, – ответил Бут, – есть ли у меня основания быть о нем такого же мнения.

Затем он продолжал рассказ, как о том повествуется в следующей главе.

– Проведя меня в свой кабинет и усадив в кресло, он обратился ко мне со словами, смысл которых состоял, помнится, в следующем: «Вам молодой человек, не следует обольщаться, будто ваша любовь к мисс Амелии является здесь для кого-нибудь тайной; сам я также с некоторых пор наслышан об этом и, поверьте, был в этом деле очень настроен против вас». Я отвечал, что весьма ему обязан. «Что ж, и вправду обязаны, – ответил он, – и не исключено, что останетесь при этом мнении, когда узнаете все. Недели две тому назад я отправился к миссис Гаррис, чтобы поделиться с нею моими опасениями относительно ее дочери, так как, хотя на этот счет и немало судачили, полагал, что эти толки, возможно, еще не достигли ее ушей. Буду с вами откровенен: я посоветовал ей принять в отношении дочери всевозможные меры предосторожности и даже отправить ее куда-нибудь, где она находилась бы совершенно вне пределов вашей досягаемости, пока вы остаетесь в городе». «И вы полагаете, сэр, – спросил я, – что оказывали мне тем самым услугу? И рассчитываете теперь на благодарность?» «Молодой человек, – ответил он, – я вовсе не собирался оказывать вам никаких услуг и отнюдь не рассчитываю на вашу благодарность. Моей целью было оберечь достойную девушку от посягательств молодчика, о котором я не слыхал ни единого доброго слова и который, как мне казалось, задумал похитить девушку ради ее приданого». «С вашей стороны, – заметил я, – было, конечно, весьма любезно придерживаться обо мне подобного мнения». «Что ж, сэр, – возразил доктор Гаррисон, – ведь большинство вашего брата, из сословия голоштанников, вполне, я полагаю, того заслуживает. Мне самому известно несколько таких примеров, и я еще больше наслышан о случаях, когда такие вот молодчики совершали грабеж под видом женитьбы».