Генри Филдинг - Амелия

Он предложил вызвать свидетелей, готовых опровергнуть возведенный на него поклеп, но судья тут же оборвал его, заявив:

– Твой выговор, мошенник, изобличает твою вину. Ведь ты ирландец, и этого для меня достаточно.

Второй преступницей оказалась несчастная женщина, которую стражники задержали, приняв за уличную женщину. Ей вменялось в вину пребывание на улице после полуночи; на этом основании стражник объявил, что считает ее обычной шлюхой. Задержанная сказала в свое оправдание (и это была сущая правда), что она служанка у владелицы небольшой лавчонки и что хозяйка, собираясь вот-вот разродиться, послала ее за повитухой; все это могут подтвердить их соседи, если только ей позволят послать за ними. Судья поинтересовался, почему она не сделала этого раньше, на что служанка ответила, что у нее нет при себе денег и она не могла поэтому воспользоваться услугами посыльного. Обрушившись на бедняжку с оскорбительной бранью, судья провозгласил, что она нарушила закон, запрещающий проституцию, и велел отправить ее на месяц в исправительный дом. [15]Затем к нему подвели мужчину и женщину, молодых и разодетых по моде, относительно которых человек чрезвычайно почтенной наружности показал под присягой, что застал их при обстоятельствах, [16]каковые мы не решаемся описать здесь с такими же подробностями, с какими он сделал это перед судьей, причем последний, заметив, что его письмоводитель усердно ему подмигивает, с большим жаром отверг всякую возможность со своей стороны поверить столь неправдоподобному происшествию. Он распорядился немедленно отпустить молодую пару и уже собирался было безо всяких доказательств препроводить обвинявшего их человека в тюрьму как лжесвидетеля, [17]однако письмоводителю, выразившему сомнение в том, обладает ли мировой судья таким правом, все же удалось его разубедить. Судья было заспорил и сказал, что он «собственными глазами видел человека, выставленного за лжесвидетельство у позорного столба, и даже, более того, – знавал человека, угодившего за это в тюрьму, а как бы он туда угодил, если бы его туда не препроводили?»

– Что ж, сударь, может так оно и было, – ответствовал письмоводитель, – но только один весьма поднаторевший в законах стряпчий говаривал мне, будто человека нельзя отправить в тюрьму за лжесвидетельство, прежде чем присяжные решат предать его суду, и причина, я думаю, в том, что лжесвидетельство не есть нарушение общественного порядка, если только присяжные не сочтут его таковым.

– Пожалуй, что и так! – воскликнул судья. – Ведь лжесвидетельство это всего лишь словесное оскорбление, а одной брани, чтобы выписать ордер на арест, и вправду маловато, разве только вписать туда: при скандале, дескать, было учинено бесчинство. [18]

Итак, почтенного свидетеля уже собирались было отпустить с миром, но тут обвиненная им молодая особа объявила, что он несколько раз обозвал ее шлюхой и она охотно подтвердит это под присягой.

– Вот как, значит вы готовы на это, сударыня? – вскричал судья. – Немедля приведите ее к присяге, а вы, констебль, придержите этого человека, пока мы выписываем ордер на арест; ну, теперь уж ему не отвертеться.

Все это мигом было исполнено, и незадачливого свидетеля за отсутствием поручителей препроводили в тюрьму.

Затем настал черед молодого человека по имени Бут: он обвинялся в том, что напал на стражника во время исполнения тем служебных обязанностей и разбил его фонарь. Нападение засвидетельствовали два очевидца, а в качестве дополнительного вещественного доказательства были предъявлены заблаговременно припасенные на случай такой надобности обломки разбитого вдребезги фонаря. Заметив, что одежда преступника довольно изношена, достойный судья вознамерился было без лишних расспросов отправить его в тюрьму, однако после настоятельных просьб обвиняемого согласился в конце концов выслушать его оправдания. Молодой человек принялся объяснять, как все обстояло на самом деле: по дороге к дому, где он снимает жилище, он увидел, как два человека жестоко избивали на улице третьего, не раздумывая, вмешался в драку, пытаясь помочь тому, кто подвергся столь неравному нападению. Подоспевший стражник задержал всех четверых и тотчас отвел в арестантскую, а там двое нападавших, оказавшиеся людьми состоятельными, нашли способ уладить дело и были отпущены констеблем, он же не смог добиться для себя такой милости, поскольку в карманах у него пусто. Злоумышленник решительно отрицал свое посягательство на стражника и торжественно заявил, что ему сулили освобождение в том случае, если он уплатит полкроны.

Хотя голословные утверждения преступника никоим образом не могут служить опровержением данных под присягой показаний его обвинителя, показания молодого человека имели столь прямое касательство к делу, а в голосе его звучала такая искренность и правдивость, что обладай судья проницательностью или хотя бы самой скромной толикой любого из других необходимейших для всех отправляющих правосудие качеств, он потрудился бы подвергнуть стражников перекрестному допросу или по крайней мере удовлетворил бы просьбу ответчика дать ему время, чтобы он мог послать за другими свидетелями из числа тех, кто присутствовал при драке, однако судья не сделал ни того, ни другого. Говоря коротко, мистер Трэшер питал слишком большое почтение к Истине, дабы предположить, что она может предстать и в рубище, и он никогда не пятнал свои возвышенные понятия об этой добродетели недостойными мыслями о бедности и несчастье.

Разбор дела последнего из задержанных – того самого бедняги, за которого вступился только что осужденный молодой человек, – занял очень немного времени. Ему также вменялось в вину участие в драке с разбитием фонаря, и доказано это было уже известным способом: мистер Трэшер точно так же не пожелал выслушать ни единого слова оправдания; однако истощилось лишь терпение судьи, но не его красноречие, ибо именно на этого последнего несчастного обрушились целые потоки угроз и брани.

Всех преступников препроводили после этого под охраною стражи в тюрьму, а судья и констебль отправились в соседнюю пивную, дабы приступить к своей утренней трапезе.

Не успел мистер Бут (ибо мы не станем утруждать вас рассказом о судьбе остальных задержанных) очутиться в тюрьме, как к нему со всех сторон подступили какие-то личности, требуя немедленно поставить магарыч. Поскольку Бут, не имевший, разумеется, ни малейшего понятия, о чем идет речь, медлил с ответом, то кое-кто из них уже собирался было применить силу, но как раз в это время к ним приблизился некий субъект и с напускной важностью потребовал оставить джентльмена в покое. Это был не кто иной, как начальник или смотритель тюрьмы; [20]обратясь затем к Буту, он растолковал ему, что согласно тюремному обычаю каждый вновь прибывший должен дать заключенным на выпивку. Это называется здесь – поставить магарыч, пояснил он, и в заключение посоветовал своему новому подопечному раскошелиться по такому случаю. Мистер Бут ответил, что весьма охотно поддержал бы столь похвальный обычай, будь это в его власти, но, к несчастью, у него нет при себе ни единого шиллинга и, что еще того хуже, вообще нет ни единого шиллинга за душой.