Александра Щепкина - Бояре Стародубские. На заре (сборник)

– Справедливые слухи передал ты, боярин Стародубский, – обратился к Алексею воевода Ромодановский, ласково кивая ему и встречая его, проходя мимо других бояр, собравшихся у него на дворе. И молодой Стародубский утешался теперь мыслью, что знакомство его с семьей Пушкаря не кончилось одним неприятным происшествием с обозом, а в душе он примирился со старой Оленой и Гарпиной. «Во всем виноват Волкуша!» – говорил он себе, грозя кому-то саблей.

Еще радостней побежал Алексей ко двору воеводы Ромодановского, когда известили, что Ханенко явился в Переяславль. На радости рейтар отпер чулан Василя и выпустил его в кухню, где он тотчас же уселся у печи, набивая рот хлебом.

На площади в Переяславле перед церковью толпился народ. Собралась рада переяславских казаков, и толпа детей и женщин сбежалась поглядеть на молодцеватых, нарядно одетых казаков, на Ханенко и прибывших с ним шестерых полковников. Казаки в красных жупанах под синими казакинами были обвешаны блестящими саблями и кинжалами. Ханенко сложил на землю перед воеводой свою булаву, и все полки казацкие признали своим гетманом Самойловича. Кто-то дотронулся до плеча Алексея; обернувшись, он увидел Василя, пробиравшегося сквозь толпу полюбоваться на казаков и их лошадей.

– Глянь, болярин, вон туда… – указывал Василь на левый край расположившихся полков. – Вон слева, на гладком вороном коне, се наш Гуляница! То полковник; я его чуть не каждый день видал у Пушкаря в Чигирине.

Алексей взглянул на старую фигуру казака почти с высохшим лицом и блестящими глазами, под которым неспокойно гарцевал его степной конь. Это был высокий старик, казавшийся еще выше от длинной барашковой шапки на голове. Наклонив вперед свою седую голову, он вглядывался в русское войско и в лица бояр и воевод; на исхудалом лице видна была забота. То был тот самый Гуляница, знакомый наш, который плакал в шинке с Пушкарем и утверждал, что изменился народ на Запорожье и пора покориться русскому полуночному царю!

С Ханенко покорилась значительная часть казаков правого берега; но развязка тянувшейся борьбы была еще далеко.

Прибрежье Днепра и далекие степи начинали оживать и зеленеть с приближением весны. Зеленели беспредельные степи, будто спешили в краткий срок перемирий одеть себя свежей травой и всюду выползающими весенними цветами. На скатах холмов, в каком-нибудь овраге, выходил пригретый солнечным жаром сон , как называют малороссы цветки дикого анемона. В рощах синели подснежники и качались на тонких стебельках бледно-желтые цветы буквицы. Трава подымалась из-под земли так обильно, будто старалась убедить людей, что стоило им только приложить свой труд к этой благотворной почве, и мирно заживут все и прокормятся, как эта сильно растущая трава, черпавшая из почвы свои силы и сочную листву.

В селах около Чигирина люди начинали копать и сеять в огородах, не осмеливаясь сеять в полях, не надеясь, чтобы посеянное успело вырасти, прежде чем появятся новые полчища басурманов, яростно вытаптывая все лежащее на пути их. В небольшом хуторе, в нескольких верстах от Чигирина, около речки Янычарки, виднелись белые казацкие хаты, обсаженные кудрявыми, очень молодыми вербами, только что развернувшими свой легкий пушок. В одной из белевших хат на крыльце, выходившем в огород на берег речки, сидел седой Пушкарь. Полулежа, он в ленивой позе опирался на ступени крылечка локтями длинных рук и курил свою люльку. Подле него сидел Волкуша, и весело блистали глаза его, глядя издали на молодую жену, работавшую в огороде. Около гряд с заступом трудилась старая Олена, и Гарпина стояла подле нее в нарядной, вышитой красными и желтыми узорами сорочке и пестрой узорной запаске. Шея ее была обвешана монистами и мелкими кораллами; на голове блестел шитый очипок, под которым спрятаны были ее тяжелые волосы. Сама она весело оглядывала свой наряд молодицы, недавно надетый ею после девической одежды. Обе женщины весело переговаривались, и звонкий смех Гарпины раздавался в вечернем воздухе над водой. Рядом шли другие огороды, и в них также слышались голоса женщин, да раздавался рев коров, гоготанье гусей; и все походило на мирную обыкновенную жизнь, мелькавшую теперь изредка перед людьми между набегами и бессмысленной резней враждующих племен и, вызванными интригами Польши или самого казачества, татарами.

Гарпина повернула голову в сторону крылечка, где послышался говор.

– Погляди-ка, тетка, сидят наши казаки як панычи! – говорила она старой Олене, глядя на Пушкаря и Волкушу, и темные глаза ее искрились весельем. Но Пушкарь вдруг нахмурил брови, уставив глаза на дальний открытый горизонт по ту сторону речки Янычарки. Там, в свете заходящего солнца, расстилалась зеленая весенняя степь, с курившимся по ней синеватым вечерним туманом. Тишина была в пахучем воздухе; ясно слышалось щебетанье первых весенних травничков, как ни тихи были переливы их нежных голосков. Но не степью любовался Пушкарь, все больше и больше нахмуривая брови и вперяя пронзительный взгляд к самому горизонту.

– Эге! – воскликнул он вдруг дико. – Гляди-ко, Волкуша, е что там?.. – Он указал Волкуше вправо, на восток, где вдали, взбираясь на холмы, тянулась темная линия, похожая на обоз; но линия все расширялась, принимая неправильные формы, что придавало ей в опытных глазах Пушкаря тревожный, роковой признак.

– Чи то обоз… – сомнительно проговорил Волкуша.

– Та ни! Се бегут… – уверенно воскликнул Пушкарь. – Бегут свои, казацкие люди, – говорил он, вглядываясь в только ему известные признаки. – Чи от русских, чи от турок? – говорил он, вдумываясь. – То з моря с Умани бегут от турок! – решил Пушкарь.

– Ой лишенько! – взвизгнули женщины, кидаясь к ним с распростертыми объятиями.

– Що ж нам робити?! – вскрикивали они.

– В Чигирин ехати жинкам? – спросил Волкуша.

– Ни, – решил Пушкарь, – в Чигирин же и турки идут к Дорошенко. А к днепровской пристани, кажут, русское войско прийде, подмога пришла из Москвы! А вот что треба робить: на Янычарке есть така пустка в глубоком овраге, так что туда каянные не спустятся, там жинкам спрятаться треба…

– А ты в Чигирин? – спрашивала Гарпина Волкушу.

– Та нам треба к Дорошенку, – кричал Пушкарь, – а вас треба сховати со всим скарбом! Зарас, Осип! Швыдче, Волкуша…

Через полчаса семья Пушкаря, пользуясь сумерками вечера, скрылась из поселка в небольшой тележке с необходимыми запасами; Волкуша провожал их на казацкой лошади верхом; перепуганные женщины тяжело вздыхали и плакали. Гарпина ломала руки, жалостно взглядывая на Осипа Волкушу.

– А Василь-то, Василь! Где он теперь сховается? – шептала Олена. – Як я его отпускала, то говорила ему: смотри ж, живой приходи! Чтобы моя работа не пропала, что всю зиму пряла я та вязала тебе чулки красные! И сама красила… так ты принеси ти чулки ко мне, – сообщила Олена Гарпине свой завет, сделанный ею Василю.