Александра Щепкина - Бояре Стародубские. На заре (сборник)

То было в конце февраля 1676 года, в пасмурный зимний день; серые сплошные тучи однообразно расстилались над древней Москвой. Из массы пестрых деревянных домов и хором с причудливыми крышами и посреди множества церквей и различных зданий выделялись зубчатые белые стены Кремля. На темном фоне неба вырисовывались золотые купола его церквей и кресты на колокольнях. Площади внутри Кремля были пусты, только около Теремного дворца виднелась небольшая толпа все больше молодых людей. Они стояли на площадке так называемого Постельного крыльца, ожидая приказаний и распоряжений из дворца – таков был ежедневный порядок.

В передней дворца, как называлась большая первая приемная комната, толпились имевшие право на вход в нее старые заслуженные бояре, окольничие и думные люди. Бояре в цветных одеждах, обложенных соболями, разделялись на небольшие кружки, в кружках велись беседы. Все вновь входившие в переднюю спрашивали у прежде находившихся здесь о здоровье великого государя Федора Алексеевича, присутствующие бояре отвечали, что все еще нездоров государь – из комнаты своей не выходил сегодня и что в комнату государя позван был его бывший учитель Полоцкий и боярин Артамон Сергеевич с доктором.

В эту минуту растворилась дверь, ведшая из передней в комнату государя, и на пороге ее появился боярин Артамон Сергеевич Матвеев с расстроенным и задумчивым лицом. За боярином Матвеевым вошел в переднюю князь Василий Васильевич Голицын и объявил боярам, что государь милостиво отпускает их по домам и нужды в них сегодня не имеет. По нездоровью желает государь ныне отдыхать; он много печалится все о кончине своего батюшки, покойного царя Алексея Михайловича.

– Как не печалиться, – тихо проговорил боярин Артамон Сергеевич Матвеев со вздохом.

– Как не печалиться, – повторило большинство бояр.

– Оставил нас государь в такие времена, когда поднялись, восстали на нас разные народы, на всех окраинах Русской земли; все заботы молодому государю! – проговорил боярин Матвеев, обращаясь к боярам, стоявшим ближе к нему.

– Так вот что так много боярина нашего, Артамона Сергеевича, печалит, что на нем и лица нет!.. – послышались вполголоса произнесенные слова из дальнего угла передней, где гневно блеснули, взглянув на боярина Матвеева, очи боярина Милославского.

– О всех ли нас печалится? Или о себе одном забота у него? – тихо смеясь, говорил стоявший подле Милославского боярин Хитрово.

Матвеев меж тем перекрестился, поклонился на все стороны безмолвным поклоном и, бросая подозрительные взгляды в сторону, где стояли говорившие бояре, отворил дверь передней и вышел в сени. Глубоко надвинув на лоб свою высокую меховую шапку, он сошел с крыльца и пешком пошел к саням, ожидавшим его, по обычаю, несколько поодаль от дворца. Кони тронулись и увезли севшего в сани боярина, опустившего на грудь свою отягченную глубокой заботой голову. Боярин чуял, что со смертью царя Алексея Михайловича сила его при дворе исчезла и враги его возвышали голос!

Вслед за Матвеевым разошлись и разъехались, верхами или в санях, остальные бояре, обязательно являвшиеся каждый день во дворец за приказаниями. Разошлась и молодежь, и незнатный люд, ожидавший приказаний на Постельном крыльце; когда всем было объявлено, что никаких распоряжений на сей день сказано не будет, князь Василий Васильевич Голицын вернулся в комнату государя доложить, что объявил его волю боярам, после чего и князь Голицын был отпущен.

Молодой царь Федор Алексеевич остался один в своей комнате с бывшим учителем своим Симеоном Полоцким. Постельничий царя Языков и стольничий Лихачев находились в другой комнате. Царь сидел в большом своем кресле, стоявшем в переднем углу и обитом бархатом, подле большого стола на позолоченных, в виде львиных лап ножках и покрытого червчатым сукном; на столе разложено было несколько книг. Молодое лицо царя Федора, которому едва исполнилось четырнадцать лет, было худо и бледно. Длинная, широкая верхняя одежда из голубой шелковой материи казалась еще длиннее и шире на его тонком стане и на узких его плечах. Он был довольно высок для своего возраста, преждевременно вытянувшись тонкой былинкой. Голубые глаза его смотрели спокойно и светло, когда он оставался один или был окружен людьми, которые ему нравились. И теперь взгляд его не бегал так беспокойно, как бегал за несколько минут перед тем, когда бояре Матвеев и Голицын докладывали ему вести, полученные из войска, находившегося в Украйне, и вести, привезенные гонцом из Сибири о возмутившихся инородцах. Боярин Матвеев приказом заведовал Посольским и ведал дела Украйны, о которых докладывал царю. Теперь глаза царя смотрели спокойно в лицо Симеона Ситиановича Полоцкого. Царь Федор поправил на голове своей золотую парчовую шапочку, обложенную черным соболем, и развел под нею, по сторонам высокого лба, русые и негустые волосы; уста его раскрылись от показавшейся на них улыбки.

– Ныне нам не до книг, – проговорил юный царь с сожалением в голосе, – теперь едва выберется часок, когда можно заглянуть в книгу; боюсь, и перезабуду все!

– Всему, государь, будет время. Покончив слушанье дел с боярами, можно иногда и почитать будет; я могу прочесть тебе по твоему приказанию, – говорил Полоцкий голосом вкрадчивым, но сохраняя достоинство и важность своей монашеской осанки.

– Скоро пожалует ко мне царевна Софья с сестрами, – сказал царь, озабоченно поглядывая на большие часы, стоявшие перед ним на столе, поодаль от его серебряной чернильницы и лебяжьих перьев, которыми обыкновенно писал он.

– Я удалюсь пока, государь, буду ждать, когда снова ты потребуешь меня к себе.

– Ужо вечером, отдохнув после обеда… – проговорил юный царь, – а пока уходи, Ситианович.

Глубоко поклонившись, с рукой на груди, задумчиво улыбавшемуся государю, Симеон Полоцкий вышел. Царь Федор поглядел вслед уходившему, а потом снова взглянул на часы. Затем рассеянно окинул он взором всю свою комнату, расписанный изображением святых потолок и обтянутые червчатым сукном стены. Он взглянул на свои книгохранилища, шкапы у стен и снова задумался. Взгляд его остановился на тяжелой бархатной занавеси противоположной двери, которая различными переходами вела на половину царевен, сестер его. Тяжелая занавесь зашевелилась.

– Войдите, я жду вас, – проговорил Федор, посылавший за сестрами.

Занавесь отклонилась в сторону, и на пороге двери показалась рослая и крепко сложенная сестра больного царя, царевна Софья.

– Мы к тебе, государь-братец, – произнесла она сильным грудным голосом, который подходил к ее наружности. – Слышали, что дозволил ты нам, сиротам, навестить тебя, государь, – сказывал нам наверху князь Василий Васильевич. Как твое царское здоровье? – спросила царевна, подходя ближе.