Александра Щепкина - Бояре Стародубские. На заре (сборник)

Мало-помалу, невольно и незаметно для себя, перешел он к другому воспоминанию и спросил себя: не здесь ли Анна? И не увидит ли он ее в числе зрителей? Как удивится она его неожиданному появлению на подмостках сцены! И прежняя веселая улыбка Стефана мелькнула на лице трагика Яковлева со всею полнотою былой шутливости. Улыбка исчезла при мысли, что придется передать Анне невеселые вести о семье ее.

Наконец приготовления к спектаклю были окончены, и представление начиналось; занавес поднялся, на сцену выступили незнакомые публике артисты: Нарыков в роли Оснельды, пленницы Кия (построившего город Киев, как говорит древнее предание). Яковлев вышел в роли Хорева, меньшего брата Кия. Хорев любит Оснельду, он высказывает ей это в длинных строфах многочисленных стихов. Она не решается принять любовь врага отца ее. Пьеса исполнена драматических положений, что постоянно поддерживало внимание зрителей. Артисты играют до конца с постоянным искусством и горячностью. В последнем акте Хорев узнает, что Оснельда подозревалась в измене славянам и отравлена по приказанию Кия; Хорев закалывает себя. Брат Хорева, Кий, примирившийся с отцом Оснельды, оплакивает оклеветанных и невинно погибших, Хорева и Оснельду! Соперник Хорева, из ревности оклеветавший их в измене славянам, кидается в Днепр. Тем оканчивается пьеса.

Сдержанные, тихие, но продолжительные аплодисменты наполнили зал спектакля по окончании пьесы. Все передавали друг другу свои впечатления; представление внесло что-то новое, неиспытанное: это не было представлением учеников, это была игра людей, знавших жизнь, испытавших на себе ее гнев и радости и умевших передать и другим свои ощущения; игра их нравилась и трогала. Сама пьеса, написанная тяжелым стихом по всем правилам классицизма, не могла бы нравиться позднее по своей неестественности; но тогда все было ново и все нравилось, хотя лица, выведенные в пьесе из древней жизни славян, речами и чувствами походили более на лица и характеры из греческих трагедий или на лица из пьесы Расина. Древнеславянского в них не было ничего, кроме их имен. Но игра актеров нравилась и маскировала неестественность пьесы. Нарыков нравился изяществом, с каким он исполнял женскую роль и носил женский костюм. Волков обращал внимание умной и благородной игрою, а Яковлев задевал за сердце своим живым голосом; в нем отзывалось задушевное непосредственное чувство, с которым он отдавался каждой прекрасной произносимой им мысли, каждому чувству, внушенному ему положением представляемого лица! Все любовались наружностью Нарыкова. В нем было большое сходство с находившимся прежде при русском дворе польским графом Дмитриевским, и императрица пожелала, чтобы он носил эту фамилию вместо фамилии отца его, Нарыкова. В начале пьесы Анна смотрела на Яковлева, не узнавая его; только приятные звуки его голоса напоминали ей что-то. Помещаясь в дальнем ряду кресел, она не тотчас могла хорошо разглядеть лицо его, прекрасно загримированное. Но, вслушиваясь и припомнив хорошенько, она сказала себе, что голос Яковлева напоминал ей голос Стефана Барановского! Когда же Яковлев, приблизясь к авансцене, с горячностью произносил какой-то монолог, глаза его широко раскрылись и в них блеснул такой знакомый взгляд, что Анна не могла не узнать в Яковлеве своего старого знакомого Стефана; и, вздрогнув от удивленья, она уронила веер. Легкий стук упавшего веера среди общей тишины заставил Яковлева невольно обратить глаза в ту сторону, где он послышался, и он мельком заметил Анну; он даже понял, почему она уронила веер, она узнала его! Когда по окончании монолога Яковлев ушел со сцены, он за кулисами пробрался к самому краю декораций и незаметно для публики вглядывался в Анну. Она не переменилась, как ему казалось; пышный наряд изменял несколько ее фигуру, но лицо по-прежнему смотрело просто и добродушно, несмотря на гордо поднятую головку. Ему показалось также, что она смотрела на сцену не только внимательно, но, оглядывая ее со всех сторон, будто искала кого-нибудь: ну да, она не забыла старого знакомого и искала его в толпе актеров. Теперь не время было придумывать средство повидаться с Анной и поговорить с нею о ее семействе. Он отошел в сторону, чтоб не засмотреться и не забыть о своем выходе на сцену. Когда он снова вышел на сцену, то не раз успевал взглядывать на Анну, но взгляд Анны начинал смущать его. Ему казалось, что вместе с удивлением к игре его в глазах Анны виден был вопрос: «Неужели из ничтожного Стефана мог выйти актер Яковлев?» Когда пьеса кончилась и актеров вызвали, то между зрителями уже не было Анны. Ее не было и на балу, последовавшем за спектаклем, на который актерам дозволено было смотреть с хоров, где помещались музыканты. Яковлев думал, что Анна намеренно избегала встречи с ним, как бы боясь признать такое знакомство с человеком, вышедшим из темного сословия. Или, может быть, с ней случилось внезапное нездоровье? Последнее было справедливо.

Неожиданное нервное расстройство не раз уже случалось с Анной; оно выражалось бледным цветом лица, головною болью и общей слабостью, близкой к обмороку. Все окружающие ее доискивались причины нездоровья и находили его неудобным для ее службы. Уже была речь о том, чтобы удалить ее, найти ей жениха; указывали даже на одного генерала, недавно выписанного из армии, как на будущего суженого Анны. Все это узнал Яковлев неожиданно, но гораздо позднее. А теперь в голове его была одна упрямая мысль: как бы найти доступ к Анне и передать ей о переменах в ее семье.

Когда после спектакля вечер кончился ужином, который подан был и актерам вместе с музыкантами, в отведенной особо комнате, Яковлев ушел с другими членами труппы в назначенное им помещение, где долго еще не могли они нарадоваться сделанным им приемом и удачей спектакля. Когда улеглись наконец, Яковлев долго еще не мог уснуть и придумал план сближения с Анной. Он решил собрать все письма отца ее из того времени, когда сержант писал ему в Киев свои ответы на запросы ректора академии об Ольге. Эти письма намерен он был отнести к знакомым монахиням Анны в Смольном монастыре и просить доставить их Анне. После этого, быть может, она назначит ему где-нибудь удобную встречу, чтобы расспросить его подробно об Ольге и отце. Но случай видеть Анну представился скорее, чем ожидал Яковлев.

На другой день, в 6 часов утра, Яковлев был уже на ногах и просил садовника провести его в сад. Заявив садовнику о своей страсти к цветам, он помогал ему подвязывать и подсаживать цветы в клумбах перед дворцом. В то же время Яковлев спросил, не попадется ли он здесь на глаза кому-нибудь из придворных дам, что было бы неловко для него, как для постороннего человека, позволившего себе работать в саду. Садовник успокоил его, уверяя, что самые незнатные дамы и те редко показываются ранее девяти часов утра, что больше гуляют они около озера. Да и посторонним людям не запрещалось входить в сад днем. Яковлев выпросил себе несколько цветов для букета, после чего он исчез скоро, незаметно для садовника, занятого своим делом. В девять часов он появился в одной из прямых аллей, в конце ее, прилегавшем к озеру, со свертком ролей в руках. Он был одет в короткий плащ и с легкой польской шапочкой на голове; спереди шапочка украшена была белым пером, и два конца длинной ленты спускались сзади на шею. Он сел на скамье, нагнулся над своими тетрадями и часто посматривал по сторонам. В аллеях начинали появляться дамы в легких утренних костюмах; они обратили внимание на Яковлева и узнали в нем одного из игравших вчера артистов. Ему не кланялись, конечно, но, проходя мимо, милостиво улыбались, глядя на человека, трудившегося вчера для их удовольствия. Мимо него прошло несколько молодых фрейлин; одна из них говорила, что ей надо бежать теперь, чтобы вовремя попасть на свое дежурство; две остальные, быстро проходя мимо него, остановились на минуту – и у одной из них вырвалось чуть слышное восклицание, – конечно, это была Анна! Яковлев, не теряя ни минуты, подошел к ней с букетом цветов и подал его Анне, прося передать даме, которая потеряла его здесь. Анна увидала любимые цветы свои: розы, полевые жасмины и много анютиных глазок; она поняла, что букет был приготовлен Стефаном для нее. Скромный вид Яковлева, очень серьезный, позволял простить эту выходку старому знакомому прежних счастливых дней. Она была даже тронута памятью о ней, заметив любимые цветы свои.