Пётр Полевой - Братья-соперники

– Господи, что же это будет? Успенский-то помню, что Воскресным звать! А Реут-то, Реут-то как? Просвети и настави, Господи!

Беседа с патриархом сильно подействовала на князя Василия. Святейший никогда прежде не говорил с ним так искренно, не касался так прямо щекотливых вопросов современности, не высказывал так открыто своих желаний. Князь Василий несколько раз в течение последних лет имел случай убедиться в том, что Иоаким благоволил к нему, но ему представлялось весьма естественным, что этим благоволением патриарха он обязан главным образом своему высокому положению и обширной власти, сосредоточенной в руках Оберегателя. Тем более был он поражен, когда услышал от патриарха, что тот ценил в нем его личные качества и в зависимость от его личного влияния ставил внутреннее спокойствие государства… В пору сказанное слово пробило толстую кору эгоистических расчетов царедворца и запало в душу князя Василия – он с тревогою взглянул в ближайшее будущее и сам невольно задал себе вопрос о том, что может произойти в Москве во время его отсутствия? Он видел, что поданный им совет пришелся по душе Софии и что она стремилась поскорее осуществить его на деле, спешила сравняться с братьями во власти и в значении; и не без страха замечал князь Василий, что Софья полагает достигнуть намеченной им цели не постепенным, медленным, но верным путем строго рассчитанных дипломатических ходов и уловок, а весьма опасным путем насильственного переворота, в помощь которому, на всякий случай, подготовлялось движение между стрельцами. А так как Софье было известно нерасположение князя Василия ко всем крутым и жестоким мерам, то она, по-видимому, предоставляла руководство в подготовке переворота человеку более решительному и менее разборчивому в средствах – Шакловитому. Но князь Василий хорошо знал Шакловитого: он понимал, что этот человек, глубоко преданный Софье и ею выдвинутый из ничтожества на важный пост думного дьяка, может быть пригоден только как деятель второстепенный, как надежный и точный исполнитель чужих предписаний… Князь Василий знал и то, что Шакловитому нельзя было доверить важное государственное дело, его нельзя было поставить во главе известного движения, как человека неродовитого, случайно выдвинутого из низшего слоя общества, ни с кем не связанного никакими отношениями и притом мелочно-честолюбивого, заносчивого и некстати горячего. Еще с большим недоверием относился князь Василий к другу и советнику Шакловитого – Сильвестру Медведеву, который также основывал все свои упования на торжестве Софии и готов был ей содействовать во что бы то ни стало. Князь Василий знал, что действительно только через Сильвестра мог Шакловитый сблизиться со стрельцами, которых вооружил против себя крутыми мерами и чрезвычайною строгостью отношений к ним, когда после казни князей Хованских принял на себя управление Стрелецким приказом. Из слов патриарха князь Василий заметил, что отношения Сильвестра Медведева к стрельцам известны святейшему и, следовательно, легко могут обратить на себя внимание «преображенских приятелей» и даже вызвать с их стороны такой отпор, какого, конечно, не ожидала и не желала Софья. Оберегатель при первом удобном случае решился переговорить с Шакловитым и предостеречь правительницу.

Дня два спустя после свидания с патриархом князь Василий зазвал к себе Шакловитого обедать и после стола, за чаркой доброго вина, спросил как будто бы случайно о Сильвестре Медведеве.

– Эх, князь Василий Васильевич, в пору ты о нем воспомянул! На Сильвестрия мне смотреть жалко: так его теснит и гнетет святейший. Теперь Лихудьям строит у него в обители каменные палаты под их школу, а Сильвестриеву школу собирается закрыть.

– Что ж так? Ведь, кажется, святейший благоволил к нему – недаром справщиком его поставил на Печатный двор.

– Да все наветы этих греков да споры с иноком Арсением…

– А не то ли вредит Сильвестрию, что он по-прежнему дружит со стрелецкими начальными людьми? – заметил Оберегатель, пристально вглядываясь в лицо Шакловитому.

– Не знаю, право… я что-то не слыхал об этом… Мне говорили, что между стрельцами есть земляки Сильвестрия… Так, может, с ними?

– Не знаю, земляки ли? Мне называли даже его приятелей: Петров Обросим, да Куземка Чермный, да Никита Гладкий, да Цыклер… Все из тех, что в сто девяностом году на площадь выходили. И говоришь ты – земляки? Какой же Цыклер ему земляк? Ведь он же иноземец?..

– Ну, может быть, и кроме земляков, есть у него знакомцы…

– Вот то-то я и слышал, что у Сильвестрия между стрельцами есть и знакомцы, и приятели, что он и принимал их у себя в обители, и будто это именно святейшему не нравится. Ведь ты, Федор Леонтьевич, с Сильвестрием приятель и земляк, так ты бы предупредил, предостерег его…

Шакловитый, в свою очередь, пристально посмотрел на князя Василия, который понял значение его взгляда и продолжил:

– Сказать по правде, слышал я еще, будто и тебя отец Сильвестрий свел с этими людьми, и ты с ними тоже часто видишься и даже у себя их принимаешь и угощаешь?

Шакловитый сверкнул глазами, как лезвием ножа, и, стараясь улыбнуться, проговорил не без смущения:

– Людей послушай, так всего наскажут! Сильвестрий не сводил меня ни с Цыклером, ни с другими полковниками стрелецкими, а сам я с ними стал сходиться и чаще видеться… затем, что…

– Затем, что думаешь – не пригодятся ли они царевне? – спокойно добавил князь Василий.

Шакловитый нахмурил брови и, опустив глаза, проговорил нерешительно:

– А разве ты сам, князь Василий Васильевич, думаешь, что мы без них сумеем обойтись?

– Не только думаю, но твердо верю в то, что царевна утвердится на престоле не кровью, не насилием, а мудростью, как истинная София . Не забудь, что мы уже поднимали Землю на стрельцов и сбили им рога! Так разве же не сумеют и другие сделать то же?

Шакловитый отвечал сумрачным молчанием.

– И уж если пошло на правду, – продолжал князь Василий, – так я тебе скажу, Федор Леонтьевич, что эти замыслы нужно бросить. Оставь, не шевели стрельцов – не поднимай их! Против этой силы найдутся силы еще и не такие… Надо всех заставить верить, что никто, кроме царевны, не управится с Землею, не снесет всей тяготы правления, не сумеет вcex примирить и успокоить и оградить от всяких зол и внутри и вне, а потому и следует ей братьям соцарствовать. Пусть каждый получит равное участие в правлении – София все же будет преобладать и, правя за себя и за царя Ивана, не даст воли царю Петру и всем, кто за его спиною хоронится. А тогда, конечно, и бояре, и патриарх – все будут за нее… И только этим мирным путем мы можем дело довести благополучно до цели. А прежними путями теперь уж не дойдешь, Федор Леонтьевич! И я прошу тебя и заклинаю оставить всякий помысел об этом: дай мне слово, что ничего не предпримешь до возвращения моего, что ничего не сделаешь, не совещавшись со мной!