Пётр Полевой - Братья-соперники

– Мне некогда – видишь, я занят! – резко отвечал Петр, не отрываясь от своей тетради, исписанной его крупным и неровным почерком.

Прошло сколько-то времени. Никита Зотов напомнил вторично о думном дьяке.

– Убирайся со своим дьяком! – громко крикнул Петр, оборачиваясь к Зотову. – Сказал тебе, что некогда!

– Тебе некогда, государь, да ведь и ему недосуг: у него – дел беремя! Побольше твоего!

Петр, вероятно, согласился с этим доводом, потому что сказал недовольным тоном:

– Ну позови его сюда!

Вошел думный дьяк – человек пожилой, степенный и благообразный; чинно перекрестился он на образа, чинно отвесил поклон государю и стал у порога в ожидании приказаний.

– Читай что принес!

– Принес тебе, великий государь, роспись: как на завтрее вашим царским величеством мать гетмана Мазепы являть будем и что при том говорить положено.

– Читай скорее!

Дьяк развернул столбец и прочел в нем следующее:

– «Думный дьяк скажет: „Вашего царского величества богомольцы, Киево-Печерского Вознесенского девичьего монастыря игуменья, а подданного нашего царского величества гетмана Ивана Степановича Мазепы мать, Мария Магдалина, с сестрами вам, великим государям, челом ударила”. И подаст игуменья великим государям лист»…

– Какой лист? – перебил Петр.

– Лист – а в том листе похвала великим государям и молитва о здравии их, – пояснил дьяк и продолжал чтение: – «Да она ж, игуменья, великим государям челом бьет в поднос: великому государю царю и великому князю Иоанну Алексеевичу, всея Великие и Малые и Белые России самодержцу – просвиру и полотенце, шито золотом. И тебе, государь – просвиру ж и полотенце ж, шито золотом», – добавил дьяк, отрываясь от чтения и отвешивая низкий поклон Петру.

– Только и всего? Или еще что есть? – нетерпеливо допрашивал Петр.

– Еще есть малая толика, государь, – отвечал дьяк и продолжал чтение: – «И великие государи укажут у ней принять лист и поднос, а игуменью с сестрами пожалуют к руке и укажут игуменью с сестрами спросить о спасении. И думный дьяк скажет: „Игуменья и сестры! Великие государи, их царские величества, жалуют вас, – велели спросить о вашем спасении”. А потом скажет он игуменье: „Великие государи, их царские величества жалуют тебя, игуменья, вместо стола кормом. И отпустить на подворье”».

– Ну, теперь все?

– Все, государь, – отвечал дьяк с низким поклоном.

– Ну так и я отпускаю тебя на твое подворье.

И когда дьяк вышел за двери, Петр с досадою ударил кулаком по столу и сказал, обращаясь к Тиммерману и Зотову:

– И вот из-за этих дьячих речей да из-за ее шитого полотенца у меня завтра целое утро пропадет!.. Да и сегодня помеха в ученье вышла! Вон, смотри, Франц, я тут углы-то верно взял, и аддицию верно сделал, а в мультипликации наврал… Давай все сызнова переделывать.

В тот же день вечером князь Борис Алексеевич на своем московском подворье принимал и угощал дорогого гостя – Емельяна Игнатьевича Украинцева, угощал его наедине и с глазу на глаз вел с ним беседу, прихлебывая заморское винцо из дедовских кубков:

– Так ты говоришь, Емельян Игнатьевич, что князь Василий в уныние впал?

– Совсем буйную головушку ниже могучих плеч повесил! Гложет его червь какой-то – даже и не понять, со стороны-то глядя…

– Чего тут не понять? Видит теперь, что я ему правду говорил: опомнись, мол, куда ты гнешь, – дни ее изочтены, не миновать ей монастыря… Где же ей управить! Вот это самое и мутит теперь его…

– Нет, тут и другое есть: ее покинуть жалко, а с нею-то сам видит, что добром не кончить… Ну и тоскует, и ходит сумрачнее ночи. Намедни гетманские казаки – что с матерью Мазепиной приехали – принесли ему при мне письмо от гетмана и десять тысяч рублей в червонных золотых, в серебряных копейках да в талерах битых. А в письме Мазепа просит «принять приношение милостиво и ховать его в отческой ласке и заступлении». Так что бы ты думал, князь? На деньги князь Василий даже не взглянул, не приказал пересчитать – велел снести в подвал… И только!

– Что же так? Или не любы стали?

– Говорит: «Все прах и тлен! С собою в гроб не возьмешь». И все-то опротивело ему! Бывало, все ему подавай, все в руки забрать хочет, всего ему мало! Из-за моря ему привозят немцы всякие диковинки, то часы, то клевикорты, то фонтаны, а он у них меняет, покупает! А теперь на все свои сокровища даже и не смотрит… Как-то раз сказал мне: «Все бы бросил – в монастырь ушел бы».

– И хорошо бы сделал, кабы ушел до времени! А то, пожалуй, так его запутают, что угодит и подальше монастыря…

Да! Шакловитый, чай, только и ждет его отъезда. Как князь Василий в поход, так он опять за шашни…

– Ну этого мы скрутим! С ним расчет короткий!.. А брата, князь Василья, мне жалко… Хотя мы с ним и врагами друг на друга смотрим и на разных берегах стоим, да знаю я, чего он стоит, с его умом-то! Ведь царевна только им и держится!.. Отшатнись он от нее – она бы не чинилась нам противной… Сдалась бы сразу, – с Шакловитым да с Сильвестром в советниках не далеко уедешь!

– А все же Шакловитый вам хлопот еще наделает – ведь он шальной! Ведь он на все пойдет…

– Я говорю тебе: он мне не страшен! Есть люди у нас, к нему приставлены… Такие, что так по пятам за ним и ходят. А на тебя надежда, что ты нам замыслы царевнины, какие будут, – не замедлишь проявить…

– Уж это – как перед Истинным! Уж будь спокоен, князь Борис Алексеевич! Уж и на тебя надеюсь, что, в случае чего, не дашь пропасть мне… Ведь ваш-то, говорят – у-ух! Крутенек…

– Крутенек – что и говорить! Да зато и голова! И взгляд какой – орлиный!.. Все разом схватит… С этаким царем-то не задремлешь, не ляжешь на боковую – сумеет разбудить! И сам зато работник; все смыслит сделать – и с топором, и с долотом. Намедни – лошадь сам подковал! А тут еще Лука Хабаров (такой у нас есть в потешных) заболел было нарывом на ноге; большущий – ни встать, ни колена согнуть. Он видел, как дохтур-немец взрезывал нарывы: тотчас взрезал, гной выпустил и сам перевязал ему ногу-то! Пошел опять Лука в здоровых. Но зато уж если кто его не понял, не дослышал или не исполнил, как он велел, – тут уж жди беды! Сейчас расправа… Точно, что крутенек!

И князь Борис смолкнул, задумавшись над кубком… Вдруг вбежал слуга впопыхах и только успел проговорить: «Царь Петр, а с ним Нарышкины и Зотов к тебе пожаловали!» – как уже распахнулись настежь ворота и две тройки в расписных и раззолоченных санях заскрипели полозьями у крыльца княжьих хором.

– Не в пору гости! Нам еще бы надо побеседовать с тобою, Емельян Игнатьевич! – проговорил князь Борис, вскакивая из-за стола и спеша навстречу гостям.

Через минуту он вернулся в комнату, предшествуя гостям, которые возвращались из Немецкой слободы и все были веселы…