Павел Свиньин - Ермак, или Покорение Сибири

– О! Поверь, Ермак Тимофеевич, что если не из любви к христианам, то по ненависти к мусульманам он будет нам другом. По крайней мере, московцы не трогают их капищей, не касаются их святынь; напротив того, чтители Корана силою хотят обратить всех в магометанство. Впрочем, поговори сам хорошенько с Уркунду об их исповедании: он наскажет тебе столько любопытного и дивного, что легко согласиться, что при всей темноте и нестройности шаманского язычества, а особливо толкования о богах, нельзя не признать в нем общих понятий естественной веры и некоторых обрядов из Моисеевых законов, как-то: жертвенных огней, жертвоприношений, молитв и даже многих мнений. Не прими за суеверие, атаман, а уверяю тебя честью, что я был неоднократно свидетелем чудных прорицательств сего шамана.

Вбежавший Султан возвестил возвращение Уркунду. Ермак велел позвать его.

– Хочешь ли на родину? – спросил он у него.

– Нет, я еще нужен ему,  – указав на Грозу, отвечал Уркунду.

– Возьми и его с собою.

– Ты лжешь?

– Нет, не лгу. Уркунду, я слышал, ты человек честный, стало быть, душою не покривишь.

– Спрашивай.

– Владимир ручается, что ты нам не изменишь.

– Я ведь не мусульманин!

– Итак, скажи: можешь ли, хочешь ли ты нас проводить до Строгановых?

Приметно было, что сей вопрос привел в смущение шамана; но он скоро ободрился и как будто с некоторым вдохновением отвечал:

– Один Нум научит нас.

Гроза, воспользовавшись сим случаем, удвоил свои просьбы и настояния, чтобы убедить Ермака дозволить шаману вопросить своих богов. А чтобы не подать соблазна к суеверию, советовал сделать это в лесу без лишних свидетелей. Наконец Ермак более из любопытства, чем из доверия, согласился. Оставалось поймать зверя, приятного богам для принесения им в жертву. Гроза взялся отвратить и это затруднение и на другой день рано, выбрав человек двадцать искусных охотников, пустился с ними на промысел вверх по Каме.

После полудня, преследуя каменного барана, они увлечены были далеко в горы. Им удалось уже пригнать его к утесу, где, наверное, полагали захватить его живым, как, к крайнему всех удивлению, зверь соскочил вниз и удержался с необыкновенным искусством на небольшой скале, едва высунувшейся из гладкого утеса и трепещущей, так сказать, над бездонной пропастью. Казалось, тут был конец его дерзости. Охотники остановились и думали, на что он решится. И что же?

Баран, измерив быстрым взглядом бездну, кинулся в нее головою вниз так, что упал на крепкие рога свои и удар, подобный пистолетному выстрелу, несколько раз повторился в ущельях гор. «Чудесное творение»,  – промолвил Владимир, увидя, что зверь с прежней быстротой пробирался между утесами. Но видно, сама судьба назначила животное сие в жертву богам; ибо едва выбрался он из пропасти в густоту леса и почитал себя вне всякой опасности, как схвачен был Султаном, сторожившим его с величайшей осторожностью. «Видно, тут гуляет шаман мой»,  – подумал Гроза, и так как он потерял своих спутников, то пошел обходом к тому месту, где Султан поймал зверя.

Проходя чащею леса, он услышал невдалеке от себя громкий говор. Гроза, полагая, что это его товарищи, хотел оголоситься, как увидел перед собою лицо, совершенно ему незнакомое. Приученный к осторожности соседством с Азовом и своим положением, он немедленно спрятался за колоду и стал вслушиваться в их речи.

– Потерпи немножко,  – говорил знакомый голос, по коему Гроза легко узнал Мещеряка,  – поверь мне, что я скоро отыщу пещеру; отсюда должна быть она недалеко. Ну, слышь, выдам вам беглецов руками – без дальних хлопот: только нужно напасть на них врасплох, лучше всего ночью…

– Нет ли у пещеры двух выходов?  – заметил другой голос, также несколько знакомый…

– Нет, кажется, один,  – отвечал Мещеряк.

– Тем легче с ними будет управиться,  – продолжал другой.  – Правда, у нас вдвое противу них, и я нарочно выбрал из стрелецких полков таких молодцов, что все годились бы в опричники.

– Мы схватим первого встречного казака,  – прервал Мещеряк,  – да и пошлем в преисподнюю с предложением дружине выдать опальных бунтовщиков; небось здесь не как в Раздорах или не в чистом поле, не постоят за них, не захотят умереть голодной смертью или заживо замуроваться, как затворники обители Святого Николы [37] Казаки имели два собственных монастыря: Никольский близ Воронежа и Черпеев в Шацке, в коих часто престарелые казаки кончали жизнь свою. .

– Коли пойдет дело на переговоры, пожалуй, я именем царя прощу всех, кроме Ермака. На одном помирюсь…

– Надеюсь, господин Грязной, что вы с воеводою меня не обманете, сдержите свое обещание и после похода тотчас же объявите меня старшим атаманом Донского Войска. Уж я не дам бунтовать и своевольничать отвагам, возьму весь Дон в ежовые рукавицы: будет у меня всякое лыко в строку, всякая вина виновата, ин любо станет самому батюшке царю. Он любит, свет, потешиться – ась?

– Сдержим, сдержим, господин Мещеряк, но вместе с тем сдержим и то, что если сегодня или завтра утром не отыщешь пещеры с беглецами, то хоть жаль старого сватушку, а делать нечего – должен буду вздеть его, голубчика, на осинушку. Извини, я человек подчиненный, вынужден исполнять приказание начальства и требование всей рати.

Гроза не заметил, какое впечатление сделало сие приятельское замечание опричника на предателя, только с ужасом услышал вслед за тем слова Мещеряка:

– Коли отдохнули молодцы, то пора в поход!

– Где отдохнуть часом,  – раздалось несколько голосов,  – ужели опять таскаться по лесам и ползать по горам без толку? И так оборвались, ни на что не похоже. А все завтраками кормишь…

– Сегодня, братцы, точно сегодня будет конец и делу венец,  – сказал Мещеряк весело.

– Идем, коли дело делать,  – крикнули стрельцы в один голос и поднялись с привала.

– Не забудь, любезный сватушка,  – кричал со смехом Грязной вслед Мещеряку,  – что до заката сегодняшнего солнышка в руки тебе атаманская булава или на осине будет висеть твоя голова.

Гроза долго прислушивался к шагам стрельцов и долго не смел не только встать, но и пошевелиться. Когда же все замолкло и он приподнял голову, то крайне удивился, найдя, что начинало смеркаться. Несмотря, однако, на темь, несмотря на то, что не весьма твердо заметил направление своего подземелья, что окружен был глубокими оврагами и крутыми скалами,  – он пустился в дорогу, боясь опоздать минутою для возвещения опасности.

Мысль сия придавала ему сверхъестественные силы для преодоления опасностей и трудностей пути. Он летел. Полуночные птицы перестали уже виться над ним и уселись по темным углам своим, а Гроза все шел. Уже перепел возвестил пришествие зари, а Гроза продолжал путь свой, наконец, и трели соловья, провозвестника о появлении светила светил, умолкли, а Гроза не переставал идти. Должно бы давно добраться до пещеры, по крайней мере, она должна быть уже близко; но боже мой, каким ударом поражен был неутомимый, изнуренный Владимир, когда при свете первого луча солнечного увидел совершенно незнакомые ему места, увидел даже новую природу. Стало быть, он зашел в противную сторону от своей цели – и далеко; мысль, что в это время величайшая напасть постигла его товарищей и он не умел ее отвратить, хотя имел на то возможность, подавила и последние силы его: он упал без памяти от изнеможения, бывши не в состоянии более вытаскивать ног из сыпучего песка.