Павел Свиньин - Ермак, или Покорение Сибири

Первой заботой вождя было наведаться о шамане Уркунду, дабы поблагодарить его за новую послугу, но его не могли нигде найти.

Шумно праздновали казаки день, столь счастливо конченный. Песни, звуки рожка и балалайки, радостный говор раздавались на Майдане до поздней поры. Прекрасный летний вечер и светлая ночь располагали еще более к веселью. Один только Мещеряк, забившись в темный угол с Самусем, казались равнодушными и к прелестям природы, и к соучастию во всеобщем торжестве.

Не подумайте, однако, чтоб они скучнее своих товарищей проводили свое время. К несчастью, и злодеи имеют свои наслаждения: они веселятся исчислением своих преступлений, как скупец пересматриванием сокровищ своих, забывая, что они омыты слезами и кровью притесненных ими бедняков.

– Ха, ха, ха! Не могу вспомнить без смеха,  – говорил Самусь,  – когда бухнул в воду этот проклятый колдун. Пойдет, как ключ, ко дну, подумал я,  – ан нет: два раза сплывал наверх, как обхмуренный судак, и уж я пришиб его прикладом да привязал камень на шею.

– Да не подсмотрел ли тебя кто-нибудь? – спросил его Мещеряк с беспокойством.  – Пожалуй, с Ермаком не разделаешься и за эту некрещеную собаку.

– Кому подсмотреть? Я один ходил на сторожке даве по валу, как вы побежали с Ермаком; глядь, ан шаман лежит на берегу, я окликнул, он не дал голосу. Вот я сошел к нему и учал его поворачивать с боку на бок, а он не пошевельнется. Дай-ка вымою приятеля – ха, ха, ха! подумал я, больно черен, и столкнул в Иртыш.

– Знаешь ли, Самусь, что ты очень кстати позабавился над этою чучелою. Этого колдуна я боялся пуще всех: его одного не провел бы, как поддел Ермака с обеими его хитрыми головами – Кольцом и Грозою. Вздумали подслушивать нас с Маметкулом, да сами чуть не попались в яму – ха, ха, ха! – коли бы не изменил Карачи.

– Будь доволен, что и одного покамест сбыл с рук.

– Кабы ты видел, Самусь, кислую рожу Ермака, когда Карачи учал советовать ему послать меня с караваном. Постой, подумал он, я поддену вас – и сделал то, из чего мы бились послал Кольцо на нож. Но этого еще мало…

– Уж не затеваешь ли ты еще чего ни есть добренького, Матвей Федорыч? – спросил Самусь с коварной улыбкой.

– Да, брат, эта последняя попытка. Коли не удастся, брошу все… Хочу поторговаться с Кучумом…

– Смотри, атаман, не дай промаха. Этот басурманин проведет поглаже самого Карачи; да и корысти-то нет на него трудиться.

– Как нет?

– Да ведь он не поступится Искером, хоть ты пятерых Ермаков для него спустишь с рук.

– Увидим,  – сказал вполголоса Мещеряк, как бы не желая поведать и лучшему своему другу тайных, преступных своих намерений.

Смерть шамана.  – Хладнокровный злодей.  – Новые завоевания казаков.  – Новые обманы.  – Поиск за караваном.  – Обратный путь.  – Остановка у Перекопи.  – Худые предзнаменования.  – Ужасные предания.  – Предательство.  – Смерть Ермака Тимофеевича.

Мещеряк, казалось, обманулся в своих расчетах, полагая, что он сделается для Ермака необходимее по смерти Кольца и удалении Грозы. К удивлению и крайней досаде, он заметил, что вождь стал как будто его уклоняться, стал чаще искать уединения, более беседовать с природою. Любимой прогулкой Ермака был Чувашский мыс, где он просиживал по нескольку часов, наслаждаясь борением стихий и фантастическими изображениями гор, зданий, морей с кораблями и тому подобными явлениями оптики, игривыми, обманчивыми, как воображение поэта, которыми рисуется осенью в Сибири небосклон от преломления солнечных лучей в разных туманах и облаках. Уже утренняя заря подернула пурпуром горизонт, резкие звуки рожков и песен редели и изнывали в Искере, а он все сидел на крутизне утеса и смотрел, как ярые воды Иртыша, ударяясь о гранитные берега, грозили разрушением сей веками скованной твердыне. Зрелище сие невольно порождало мысли о тленности и разрушении всего подлунного. Но вскоре неисповедимость и таинственность предопределения человека заняла всю его душу. К чему, думал он, все труды наши, пожертвования, усилия, когда не уверены мы в едином часе своего существования, когда со всем могуществом, при всем умствовании человек не властен приподнять уголка завесы, скрывающей удел его, не может отклонить даже руку гнусной измены… «Да! измены! – повторил он мысленно.  – Ужели предвещения шамана неизменны, ужели нельзя избежать их ничем?»

Седая волна с необыкновенной силой разбилась о подножие утеса, и немой грохот, раздавшийся от сего удара, повторил в ушах мечтателя ужасное ничем. В то же самое время волна, падая, обнажила человеческую голову и в мгновение скрылась с ней в пучину. Ермак неподвержен был суеверию, но невольно содрогнулся. Не действие ли это, подумал он, разгоряченного воображения? Но волна, поднявшаяся еще выше, открыла опять страшное привидение и опять исчезла с ним вместе; роковое ничем повторилось еще явственнее в ушах Ермака. Он усугублял свое внимание и при свете первого солнечного луча, вырвавшегося из-за противоположной горы, узнал черты своего оракула… Ермак отвратил лицо от сего зрелища, и глазам его представился Мещеряк, давно его отыскивавший. При всем присутствии духа это неимоверное стечение случая привело в невольный трепет и неустрашимого вождя завоевателей Сибири. Неизвестно, что бы он предпринял, если б послышавшиеся песни рыболовов, беспечно плывших по Иртышу, не изменили его мыслей и намерений. Ермак Тимофеевич подкликал их к себе и велел закинуть сети на том месте, где показалось ему видение. Ожидания его исполнились: рыбаки вытащили мертвое тело Уркунду с привешанным на шею камнем. Ермак тут же приказал предать его земле и, несмотря на мнимую суровость свою и холодность, выронил горячую слезу на могилу доброго, честного шамана. Ни малейшим изменением в лице не обнаружил Мещеряк тайны своего друга и с хладнокровием злодея рассуждал с Ермаком о злодее, который посягнул на жизнь столь добродетельного, полезного человека!

Ермак, чувствуя слабость в людях, желал на сей раз обойтись без преследования неприятеля, но сведения, полученные им о старании Карачи восстановить многих сильных владельцев, господствовавших вверху Иртыша, вынудили его, поруча Искер Мещеряку, идти на восток с тремястами воинов – на страх варваров и для своей будущей безопасности. Милуя покорных и карая противных, он проник до реки Ишима, где начинаются голые степи, не представлявшие, подобно топким пустыням обским и непроходимым лесам пелымским, ни славы, ни корысти победителям. Обложив данью князей Бегиша и Еличая и могущественного старшину Сарчадской волости – наследственного судию всех татарских улусов, взяв еще город Татишкант, Ермак возвратился в Искер с новыми трофеями и без большой потери. Он лишился только пятерых казаков в жаркой схватке близ устья Ишима со свирепыми турашинцами, которые доселе воспевают в унылой своей песне сей кровавый бой! Яным, яным бим казак, то есть воины, воины, пять казаков.