Борис Федоров - Князь Курбский

– Неблизок путь до Нарвы,  – сказала княгиня,  – дорога болотная, леса дремучие.

– Это в противную сторону от пути в Вольмар. Я дам вам отважного проводника. Ливонец фон Тонненберг отправляется в Нарву, ему известны все дороги, он будет охранять, защищать вас, с вами же отправится и Шибанов.

Курбский призвал Тонненберга и с твердостью прямодушия сказал ему:

– Ты знаешь меня, а мне известны твоя смелость и усердие. Причины, которых нет нужды объяснять, отзывают меня из Дерпта. Между тем жена моя и сын должны отправиться в Нарву. Это тайна, которую я тебе доверяю. Будь им проводником. Я заплачу тебе золотом за услугу твою; мне нужна твоя отважность и скромность.

Предложение было неожиданно для Тонненберга, но он с радостью согласился быть проводником княгини.

– Эта тайна умрет со мною! – сказал он.  – Клянусь тебе, знаменитый князь…

– Не клянись, я верю слову чести, слову рыцарскому. Ты служил мне и Адашеву, страшись напомнить о сем Иоанну. Прими от меня в залог благодарности мой кубок,  – продолжал князь, подав ему золотой, украшенный дорогими каменьями кубок, поднесенный от граждан дерптских.

Тонненберг отказывался. Наконец он взял кубок, но опустил его на стол, при виде вошедшей княгини.

– Вверяю тебе супругу мою,  – сказал Курбский,  – вверяю тебе моего сына.

Тонненберг, казалось, не слыхал слов этих; все внимание его было обращено на княгиню. Она вошла медленно и с потупленным взором. Благородное, открытое лицо ее украшалось выражением кротости; минутный румянец заиграл на щеках ее, но, когда подняла она длинные темные ресницы, когда блеснули светлые глаза ее, выражавшие тайную горесть и добродушие, Тонненберг удивился, что княгиня, быв уже матерью девятилетнего сына, могла сохранить пленительную красоту, какой он не ожидал видеть.

Он приветствовал княгиню; вместо ответа вздох вылетел из груди ее; она поклонилась Тонненбергу и села в кресло; Юрий, вбежавший за нею, примечая грусть матери, ласкался к ней, играя белым покрывалом, упадавшим на ее бархатную ферязь.

– Помогите найти нам безопасный путь к друзьям нашим,  – сказала княгиня.

Тонненберг спешил все приготовить к отъезду княгини по поручению Курбского и пред наступлением ночи обещал ждать с повозкою близ ворот восточной башни. Княгиня должна была выйти с сыном в сопровождении Шибанова за город, а между тем в течение дня двое верных служителей переносили тайно разные драгоценности в загородную хижину, опустевшую после жившего в ней пастуха; в этой хижине Курбский должен был проститься с семейством.

Уже смеркалось. В одной из тесных улиц Дерпта, в доме гражданина Гольцбурга, мелькали в высоких окнах огни. Если бы Курбский мог быть тайным свидетелем того, что происходило там, он увидел бы несколько человек зверского вида, испытывающих острия сабель и кинжалов, которые выбирал Малюта Скуратов при блеске светильника и раздавал, переходя от одного к другому. Курбский услышал бы, как уговаривались они в следующую ночь напасть внезапно на дом его и умертвить безоружного.

– Чтоб увериться в успехе,  – говорил Скуратов,  – нужно прежде сменить всех стражей. Нелегко угомонить смуглого эфиопа, он одним ударом руки справлялся с черемисскими великанами. Это мне царь говорил, но и Малюта постоит за себя! Я на медведя хаживал, авось и с Курбским управлюсь.

– А мы поможем,  – сказал уродливый татарин.

– Мой ятаган,  – продолжал Малюта,  – не даст промаха, хоть бы на нем были заговоренные латы; не то задушим его…

– Не хвались прежде времени,  – сказал Гроза Одинцов,  – осторожно надобно напасть на этого зверя; говорят, многие из юрьевских граждан постоят за него.

Курбский не знал об этой беседе, но не медлил. Каждая минута приближала к опасности. Тонненберг готов был сопровождать княгиню с сыном; Шибанов заботился о сохранении драгоценностей, необходимых для пути; княгиня уже вышла под кровом ночи из дома. Шибанов вел Юрия. Тихо приближались они к городским воротам; не доходя до них, повернули мимо забора в поле, где в чаще деревьев стояла пастушья хижина.

Курбский спешил к своему семейству; в хижине накрыт был усердным Шибановым вечерний стол. В последний раз Курбский занимал место за столом подле любимой супруги; в последний раз сын его стоял возле него. Чувство неизъяснимой скорби наполняло сердца их. Яства на столе остались почти нетронутыми. Часто встречались взоры супругов, но они не могли долго смотреть друг на друга. Так умирающая мать нередко отдаляет от себя любимых детей, чувствуя приближение вечной разлуки и страшась подумать о них. Время летело быстро. Ненастная ночь темнела над городом. Курбский сидел безмолвно, с поникшей головой; княгиня вздрогнула, услышав бой часов на башне, и уже не сводила глаз с князя; слезы прерывали слова ее; любовь и страх боролись в ее сердце.

– Сын мой, сын мой, насмотрись на отца своего! – сказала она, рыдая.

Встав, Курбский в последний раз прижал к сердцу супругу и благословил сына.

– Прости, Гликерия! Прости, Юрий!..  – сказал он и возложил на сына родительский крест, и, закрыв рукою глаза, вырвался из их объятий.

В это время вошел Шибанов с извещением, что Тонненберг ждет. Курбский, пожав руку Тонненберга, сказал:

– Береги их, и когда будет можно… доставь мне весть о них!..

Была глубокая ночь; граждане дерптские покоились сном… Одни стражи окликались на стене городской, но у западной башни, обращенной к Вольмарской дороге, стражи было немного. Курбский поспешил к стене, у которой уже была привязана приготовленная Шибановым веревочная лестница…

Тонненберг и Шибанов ехали на конях возле повозки, закрытой навесом, в которой сидела княгиня с сыном. Дорога пролегала между болотами; с обеих сторон видны были равнины, казалось, покрытые травою, но один шаг на это мнимое поле подвергал опасности неосторожного путешественника.

Серые облака покрывали все небо над местами печальными и пустынными; изредка видны были болотные птицы, перелетающие по кочкам, или вереницы диких гусей, которые, высоко поднявшись, неслись темною нитью к Пейпусу. Скоро показалось это обширное озеро, разливавшееся в необозримую даль; дремлющие воды его почти не колыхались, лениво омывая ровные песчаные берега.

«Не таков путь к белокаменной Москве,  – думал Шибанов,  – но не туда дорога нам; где вы, светлые дни наши? Было время, да миновало!..»

Печальные мысли его прерваны были топотом скачущих всадников.

– Не погоня ли за нами? – сказал он Тонненбергу.

Повернув коня в ту сторону, откуда доносился конский топот, Тонненберг прислушивался.