Артур Дойл - Убийца, мой приятель (сборник)

Обитатель камеры лежал на тюремной койке, но при моём появлении встрепенулся, резко повернулся в мою сторону, спустил на пол длинные ноги и сел, устремив на меня наглый, вызывающий взгляд, не суливший ничего хорошего для предполагаемой доверительной беседы между нами. Его резко очерченное бледное лицо, волосы песочного цвета и единственный глаз сине-стального оттенка придавали физиономии заключённого неуловимое сходство с хищником из семейства кошачьих. Роста он был высокого, с хорошим телосложением и развитой мускулатурой, вот только плечи у него чрезмерно сутулились, создавая впечатление горбатости. Столкнувшись с этим человеком где-нибудь на улице, случайный наблюдатель увидел бы перед собой ладно скроенного мужчину с довольно привлекательной наружностью и манерами щёголя. Последнее выражалось даже в том, как Мэлони носил уродливую тюремную одежду в одном из самых гнилых исправительных заведений в стране, – полосатая роба и такие же штаны не могли скрыть того достоинства, с которым этот злодей держался в обществе заключённых более мелкого пошиба.

– Я не подавал жалобу, что болен, – заявил он с места в карьер резким, скрипучим голосом, сразу напомнившим мне, что я имею дело не с заурядным воришкой, а с «героем» Лина-Вэлли и Блюмендайка – самым кровожадным и жестоким беглым каторжником из всех, кто когда-либо грабил фермы и перерезал глотки их хозяевам на этом континенте.

– Я знаю, что вы не подавали жалобу, – сказал я, – но надзиратель Макферсон сообщил мне, что вы простыли, вот я и решил зайти взглянуть на всякий случай.

– Разрази гром надзирателя Макферсона и вас вместе с ним! – заорал заключённый в порыве ярости. – А теперь проваливай отсюда, лекаришка, – добавил он уже не так громко. – Ступай доложи обо всём коменданту. Что же ты стоишь? Иди! Думаешь, я не знаю ваши штучки? Вам только и надо поймать меня, чтобы довесить к сроку ещё шесть месяцев!

– Я вовсе не собираюсь никому докладывать! – возразил я возмущённо.

– Восемь квадратных футов, – продолжал он с горечью, не обращая внимания на мой протест и, похоже, стараясь завести себя для новой вспышки. – Всего восемь квадратных футов, но и на этом крошечном пространстве меня не могут оставить в покое! Ходят, глазеют, выспрашивают… Чёрт бы побрал всё ваше проклятое семя! – И Мэлони в бессильном гневе потряс над головой кулаками.

– Любопытные у вас представления о гостеприимстве, – заметил я сдержанным тоном; твёрдо решившись не поддаваться на провокацию и сохранять спокойствие и выдержку, я брякнул первое, что пришло в голову.

К моему удивлению, слова мои оказали на узника экстраординарное воздействие. Судя по всему, он воспринял их как поддержку только что высказанного им гневного протеста против посягательств на уединение в том жалком помещении, которое он с некоторой натяжкой мог считать своим домом.

– Прошу прощения, дорогой доктор, – произнёс он с отменной вежливостью. – Я вовсе не имел намерения показаться вам грубияном. Не желаете ли присесть? – осведомился он, жестом указывая на деревянные козлы, служившие изголовьем для его ложа.

Я механически уселся на предложенное «кресло», всё ещё не успев прийти в себя от изумления при столь резкой перемене тона. Не могу сказать, что в новом облике Мэлони был мне более симпатичен, чем в прежнем. Необузданный разбойник и убийца исчез на время, но за подобострастной манерой поведения и гладкой, вежливой речью явно проглядывал облик бессовестного стукача, ради сохранения собственной шкуры заложившего на суде всех своих сообщников.

– Как вы себя чувствуете? – спросил я, напуская на себя профессиональный вид.

– Да бросьте вы это, доктор! – отмахнулся Мэлони. – Бросьте! – Он усмехнулся, обнажив два ряда ровных белых зубов, и уселся на койку рядом со мной. – И не пытайтесь уверить меня, что в мою камеру вас привела исключительно забота о моём драгоценном здоровье. Со мной этот номер не пройдёт. Вы пришли поглядеть на Вульфа Тона Мэлони, фальшивомонетчика, убийцу, грабителя, беглого каторжника и королевского свидетеля. Это всё я, верно? Всё чин чином, чёрным по белому, и я не стыжусь своей биографии! – Он выдержал паузу, как бы приглашая меня что-либо возразить, но я сохранял молчание, и тогда он с нажимом в голосе повторил: – Да-да, я не стыжусь своего поступка! Да и чего, собственно, мне стыдиться? – неожиданно закричал он во весь голос, с пылающим взором, на миг вернувшись в прежнее обличье дикого зверя в человечьей шкуре. – Всем нам светила верёвка, всем до единого! Так какая им разница, что я спасся, дав показания против них? Каждый за себя, один Сатана за всех – вот мой девиз. Кстати, док, у вас табачку не найдётся?

Я протянул ему плитку «Баррета», и он вгрызся в неё, как изголодавшийся волк. Табак, похоже, успокаивающе подействовал на его нервы, потому что спустя несколько минут он возобновил свои речи в прежней спокойной манере.

– Вы уж не обижайтесь на меня, доктор, если я иногда сорвусь, – сказал он, – да только и вам на моём месте пришлось бы несладко. В этот раз меня заперли на шесть месяцев за драку, но, когда я выйду, мне придётся ещё тяжелей, можете быть уверены. Здесь, в тюряге, у меня жизнь идёт без забот, а как выйдешь на волю – сразу со всех сторон обложат! С одной стороны полиция, а с другой – Татуированный Том из Хоуксбери. Никак не дадут человеку пожить спокойно.

– А кто это такой? – спросил я.

– Родной брат одного из тех парней, что тогда вздёрнули по моей милости. Тоже редкостная сволочь! Оба они – самое настоящее дьявольское отродье. Татуированный Том – мокрушник и громила; после суда он во всеуслышание поклялся, что не успокоится, пока не выпьет моей кровушки. Прошло уже семь лет, но он до сих пор меня пасёт. Я это точно знаю, хотя он залёг на дно и башку старается не высовывать. Первый раз он пытался прикончить меня в Балларате, в семьдесят пятом году. Видите шрам на тыльной стороне ладони? Это его пуля. В семьдесят шестом, в Порт-Филиппе, он снова стрелял в меня, но в тот раз я оказался быстрее и сам его ранил. Через три года в портовом баре в Аделаиде Том воткнул мне перо в бок, так что на сегодня мы с ним вроде как квиты. Вот и сейчас, я уверен, он ошивается где-то поблизости и ждёт не дождётся, когда я выберусь отсюда, чтобы просверлить в моей шкуре пару дырок из своего шестизарядного. Скорее всего, это ему удастся, если только по счастливой случайности кто-нибудь раньше не продырявит его шкуру! – И на губах Мэлони заиграла зловещая усмешка. – Собственно говоря, – продолжил он, – меня волнует не столько Том, сколько отношение властей. С Томом мы как-нибудь разберёмся – это дело, можно сказать, семейное, а вот власти меня совсем достали! Если прикинуть, чем власти обязаны мне и чем они мне за это отплатили, – поневоле взбесишься! Порой кажется, что чиновники не способны испытывать даже элементарной благодарности, не говоря уже о порядочности, честное слово, док!