Артур Дойл - Убийца, мой приятель (сборник)

Благосклонность светила не осталась с моей стороны незамеченной: я решил, что внимание его заслуживает по меньшей мере того, чтобы им воспользоваться, пришпорил коня и вскоре бросил поводья у самого дома. А красный шар, оставив после себя лучезарный шлейф, удалился за горизонт, и мне подумалось, что в своё время земные монархи, решая вопрос о необходимости мантий, по которым стекали бы в бренный мир остатки монаршего сияния, явно пошли на поводу у небесной моды.

Но найдётся ли на земле монарх, способный, подобно солнцу, с такой лёгкостью рассыпать свои цвета вдоль горизонта? Сомкнутые ряды облаков, величественно проплывая там, где только что опустилось светило, не помешали последним его лучам достичь самых высоких верхушек деревьев: счастливейшие листики, поймав остатки царственного сияния, заискрились, словно россыпь отполированных золотых монет.

Красоту представшей предо мной картины я мог бы воспевать до бесконечности, ибо склонность к рефлексиям такого рода сродни привычке к табаку и жертву свою порабощает целиком и полностью. Ну и подобно курильщику, который никогда не держит в своей коробке менее одной сигары, обладатель развитого воображения всегда найдёт в запасе две-три мысли глобального характера, достойные всяческого поощрения и развития. Размышления сии были, однако, прерваны появлением конюха: выйдя из гостиницы, он приблизился к моему коню и положил руку на уздечку с выражением одобрения на физиономии.

– Хорошая сегодня погода, сэр. А вот завтра сыровато будет.

– С чего ты взял? – спросил я.

– Взгляните на те облака, сэр. Да нет, упаси боже, не там, где закат, а напротив. Видите, как их там плотно сбило – аж посинели, словно заплесневелый сыр. Ну так если ночью гром не грянет, считайте, в жизни своей я не видел настоящей грозы. Заходите, сэр. Дадим пристанище коню и властелину, как сказал бы поэт.

– Местечко тут у вас невесёлое, – заметил я не слишком почтительно.

– Отнюдь, сэр. Дважды в неделю мимо нас валит народ в Вукль, что в двух милях отсюда. После чего отваливает обратно – по закону природы, согласно коему, как говаривал мой папаша, река мокра хотя бы в устье. И верно, не много лестных слов могли бы мы сказать о реке, которая, вздумав впасть в океан, высохла бы вдруг у истока. «Благотворительность начинай в доме своём», – как говаривала моя мамаша.

– Бабушка твоя ничего такого не говаривала? – поинтересовался я как можно более дружелюбным тоном.

Конюх бросил на меня хитрый взгляд:

– Помнится, сэр, говорила она, будто бы вежливость сама себя вознаграждает. По моему же скромному разумению, лучшее для неё вознаграждение – хорошая промывка пищевого тракта, по которому следует она к месту назначения.

– На трезвенника ты не похож, – заметил я, шаря по карманам и разглядывая между делом красноватый нос своего нового знакомого. – Скажи, а кроме тебя, ещё хотя бы одна живая душа тут обитает? Дело в том, что мне хотелось бы получить у вас ужин и комнату на ночь.

– Хозяин пошёл проведать свиней, – сообщил конюх, ловко подхватывая мою подачку. – А Саймон… Не знаю я, где Саймон. Эй, Саймон! – заорал он, обращаясь к пустому пространству. – Ты нам нужен!

Вопль затих, не встретив ответа.

– Похоже он не идёт к нам, сэр, – заметил конюх по прошествии трёх безмолвных минут.

– Похоже что так, – ответил я.

И верно, лишь обладатель самого живого воображения мог предположить, будто кто-то внезапно появится среди ужасающей тишины, безмятежность которой однажды нарушило жужжание навозной мухи, спикировавшей из ниоткуда мне прямо на нос.

– А не мог бы ты сам проводить меня в дом? – спросил я, заметив, что конюх рупором сложил ладони и готов испустить ещё один вопль.

– Ну конечно. – Он быстро опустил руки. – Пройдёмте сюда, сэр. Надеюсь, вы не обидитесь на один добрый совет: не попадайтесь на пути вон тому козлу. Он, бедолага, всегда бодает незнакомцев.

Я охотно согласился не обижаться на этот дельный совет, мысленно усомнившись, правда, в том, что именно козёл, а не его жертвы заслуживает столь трогательно выраженного конюхом сочувствия. Споткнувшись о доску, которая отправила мою шляпу в долгий полёт, завершившийся в бочке с грязной водой, я относительно благополучно добрался до двери гостиницы и оставил таким образом грозного козла в далёком тылу.

– Но во имя грома небесного, с какой стати козла и бочку с грязной водой вы держите перед самой дверью? – воскликнул я, не слишком удачно, может быть, подобрав выражения.

– Как говаривал мой школьный учитель, сэр, – усмехнулся конюх, – что козёл, что бочка – один чёрт: имя существительное.

– Чёрт бы побрал твоего школьного учителя! – раздражённо вскричал я.

– К сожалению, ваше пожелание запоздало, – ответствовал конюх. – Он уже опочил.

Я подобрал свою подмокшую шляпу, не пытаясь выказать при этом особого изящества манер, и последовал за своим провожатым в гостиницу. Здесь он и оставил меня, жизнерадостно пообещав напоследок, что если застенчивый Саймон в скором будущем не появится, то придёт сам хозяин – как только расстанется со своими свиньями. Судя по безмолвию, коим сопровождал своё отдалённое бытие загадочный Саймон, мне предстояло набраться терпения. Оглядевшись, я принялся исследовать помещение, как если бы сам и являлся его новым хозяином.

Огромная мрачная комната, похоже, сумела вместить в себя весь мебельный антиквариат графства. Стулья, на одном из которых я не преминул расположиться, скрипели так, словно заранее желали предупредить: никого, кроме разве что привидения одного из бывших хозяев, выдержать они больше не в силах. Старое зеркало над треснувшим камином изошло в рыданиях: некогда сиявшая поверхность была сплошь покрыта мутными разводами. Букетики павлиньих перьев в паре почти античных ваз покачивались, словно плюмаж катафалка. Несколько гравюр – несомненно, очень старых, но вряд ли обладавших иным достоинством – вжались в стены, как бы норовя скрыться с глаз, чем у зрителя вызывали лишь благодарность, ибо выполнены были ужасно. Только на одной из них можно было разглядеть нечто существенное, а именно подобие головы и в некотором отдалении от неё – хвост. Вероятно, ценителю искусства с богатым воображением и склонностью к фантазиям на сельскохозяйственные темы предлагалось заподозрить в этой тусклой мазне намёк на веселящегося барашка.

Ткань дивана, поражённого какой-то древесной болезнью, характерной для репса и красного дерева, была сплошь усыпана грязно-белой гнилью: нечто подобное можно было бы получить из шерсти живописного барашка, если бы извалять его предварительно в грязной канаве.

Центральное место в комнате занимал шифоньер, забитый фотографиями на разных стадиях тления, с увесистой Библией наверху. Для полноты инвентарной картины стоило бы упомянуть ещё чучело собаки, скамеечку для ног и пару элегантно-хилых кресел.