Артур Дойл - Убийца, мой приятель (сборник)

Я благосклонно принял этот деликатный намёк, и некоторое время спустя мы с хозяином уже сидели в маленькой гостиной; бутылка кларета если и представляла для нас барьер, то не слишком серьёзный – так гальваническая батарея разъединяет экспериментаторов, вздумавших ухватиться за концы проводов. В беседе я наметил для себя тайную цель. Дело в том, что время от времени мне начинало казаться, что хозяин себе на уме. То и дело среди бесконечных всплесков буйного веселья я ловил на себе косой взгляд, исполненный тревоги и недоверия. Но как художнику не дано запечатлеть на холсте молнию в момент её появления, так и я не в состоянии был разгадать истинного смысла этих не слишком приятных мгновений.

Мы проговорили довольно долго: я решил, что беседа – лучший способ скоротать время до ужина. Хозяин оказался чуть менее заинтересован в беседе: кухня, судя по всему, волновала его не меньше, и он несколько раз отлучался, чтобы проверить, как там идут дела. Я оставался ждать его возвращения – и по известному закону природы, согласно которому сильная воля всегда одерживает верх над слабой, своего добивался: хозяин возвращался, причём каждый раз – с новой шуткой на устах. Явно пересмеявшись – исключительно ради того, чтобы доставить ему удовольствие, – я стал всё чаще подумывать о еде: за ней можно было провести по меньшей мере несколько серьёзных минут. Вскоре источник моего красноречия иссяк окончательно, а ужин всё не несли.

Тем не менее мне удалось разузнать массу мелких деталей. С энтузиазмом прирождённого антиквара я расспросил хозяина обо всём, что касалось истории дома, и тот охотно поделился со мной своими воспоминаниями. Я спросил, не позволит ли он мне осмотреть строение. Хозяин радушно пообещал провести для меня экскурсию после еды. Но прежде… «Хорошо бы предстоящая трапеза обострила мои чувства вместо того, чтобы вогнать в сонливость», – подумал я.

Пока в ту комнату, где я оказался в самом начале, вносили ужин, в голове у меня вертелся вопрос: как всё-таки мне разгадать хозяина? Проникнуть под оболочку напускной весёлости всегда непросто: хитрец куда чаще выдаёт себя, когда он серьёзен. В облике моего собеседника, однако, незаметно было ровно ничего таинственного. Скелет, если верить пословице, можно найти в тёмном чулане… Но кости, торчащие из котла, бурлящего буйным весельем? Нет, это было бы слишком.

В общем, я решил, что разгадаю тайну дома, чего бы мне это ни стоило – пусть даже ценой появления новых, ещё более неразрешимых вопросов. Робости, к счастью, во мне не было. Но, не зная, с чего начать, я впервые в жизни поймал себя на мысли, что ни к одному из ныне здравствующих политических деятелей не испытываю больше зависти.

Ужин оказался превосходным. Каждое из блюд благоухало изысканнейшими ароматами, так что не отдать должное хозяйскому усердию было никак нельзя. Мог ли я предполагать, что в таком захолустье мне доведётся насладиться шедеврами поварского искусства? Хозяин объяснил своё мастерство тем, что некогда работал учеником у известного кулинара. Нелегко подозревать в дурных намерениях человека, только что потчевавшего тебя прекрасным ужином. Как только Вертлявый, передвигаясь подобно штопору, вынес последнюю пустую тарелку, я задымил сигарой и принялся глубокомысленно вышагивать по комнате.

«Каков фантазёр! – начал я монолог, как бы мысленно обращаясь к невидимому другу. – В один прекрасный день ты и в сахарнице найдёшь привидение. Нет, ну до чего же мнительный тип! Вспомни напоследок грибной омлет и обо всём остальном позабудь. Ф-фу! Любой здравомыслящий человек согласится с тем, что всё это – чистейшей воды домыслы!»

В тот самый момент, когда мой монолог достиг кульминации, дверь зловеще скрипнула. Внутреннее равновесие моё оставалось непоколебимым. Дверь, в отличие от последнего, обнаружила признаки подвижности, повернулась на петлях, и – на пороге возник Вертлявый.

Будучи уже достаточно осведомлён о характере дома и нравах его обитателей, я не удивился тому, что он не заговорил со мной первым. Пару секунд слуга глядел на меня в величайшей задумчивости, но и в этом я не нашёл для себя ровно ничего поразительного. Более того, мне удалось сохранить на физиономии подобающее случаю выражение серьёзности – каждый, кто достиг кое-чего в нелёгком искусстве фотографироваться, поймёт, о чём я говорю. С тем же торжественным выражением разглядывал меня и Вертлявый. Если бы не бурные извивания, его можно было бы принять со стороны за вдохновенного живописца, охваченного возвышенным стремлением как можно точнее изобразить мою физиономию на холсте.

Оставалось терпеливо ждать, пока сей оракул не начнёт своё прорицание. Когда он открыл рот, я решил, что дождался наконец чего-то заслуживающего самого пристального внимания, но… жестоко обманулся в собственных ожиданиях. Вертлявый вдруг повернулся ко мне спиной и принялся вытворять что-то с дверью – возможно, пытаться изнутри закрыть её на наружный засов. Окриком я остановил эту деятельность. Некоторое время он стоял среди комнаты, извиваясь тихо, но с изяществом удава. Наконец в кулаке своём я почувствовал его воротник.

– Итак, – начал я по возможности незлобиво, – будь так добр, объясни мне, что заставило тебя столь долго разглядывать моё лицо? Не понимаешь? Что такое в чертах моего лица требует столь пристального внимания?

– Миссис приказала мне пойти посмотреть на вас, – пробормотал Вертлявый и, явно расставшись с надеждой исполнить до конца волю хозяйки, скользнул к двери с лёгкостью масла, покидающего разогретый сосуд. – Только прошу вас, – продолжил он запинаясь, – миссис приказала мне не говорить вам о том, что мне на вас нужно посмотреть.

– И что же от меня требуется?

– Так вы ей не говорите. Когда она узнает, что я вам об этом сказал, то очень рассердится – если, конечно, вы ей про это расскажете.

Решив не внедряться в этот лабиринт местоимений, я посоветовал слуге убираться восвояси и заняться своими делами.

– Господь с вами, сэр, своих дел у меня не бывает, – заверил он меня, удаляясь.

Этот неожиданный визит нарушил весь ход моих благодушных размышлений, суть которых сводилась к попытке объявить аргументы внутреннего собеседника чистейшей фантазией. Зачем послали ко мне Вертлявого? Далеко не юноша, и уж во всяком случае не обладатель внешности Аполлона, я изначально не был предназначен природой для того, чтобы производить впечатление – пусть даже на домохозяек. Желая сделать мне комплимент, друзья в лучшем случае замечают, что с очками на носу я куда симпатичнее, и мне ничего не остаётся, как мысленно поблагодарить их за такую деликатность. Чтобы произвести на женщину хотя бы минимальное впечатление, я должен приложить к тому немало стараний. Нет, интерес хозяйки к моей скромной персоне при всём желании объяснялся отнюдь не моей наружностью, если даже предположить, что хозяйка ухитрилась рассмотреть меня из укромного уголка.