Иннокентий Анненский - Сочинения гр. А. К. Толстого как педагогический материал. Часть первая. Лирика

там, за лазурным сводом,

Ряд жизней мысленно отыскивать иных.

И, свершая свой жизненный путь,

смотреть с улыбкой и мимоходом

На прах забот и горестей земных.

Было бы интересной эстетической задачей охарактеризовать этот принципиальный идеализм гр. А. К. Толстого, сравнительно с поэзией Жуковского. У Толстого в нем больше красок, образов – это был певец, «державший стяг во имя красоты»; мир красоты и грации в искусстве воспитал его идеальные стремления; у Жуковского в основании лежит сознание непрочности человеческого счастья и желание найти себе утешение в скорби и несчастиях жизни. В поэме «Дон-Жуан», где столько прекрасных страниц, Толстой с любовью рисовал образ бессознательно страдающего идеалиста. В прологе Сатана открывает причину страданий Жуана:

Любую женщину возьмем, как данный пункт;

Коль кверху мы ее продолжим очертанье,

То наша линия, как я уже сказал,

Прямехонько в ее упрется идеал,

В тот чистый прототип, в тот образ совершенный,

Для каждой личности заране припасенный.

Я этот прототип, незримый никому,

Из дружбы покажу любимцу моему.

Несоответствие этого идеала с действительностью делается ясным Жуану на первых порах любви и заставляет его постоянно разочаровываться и увлекаться новыми обманами, призрачными подобиями идеальной красоты. Для поэта счастье является в виде связи с небом, страдание – в виде отчуждения от него. Когда

Сердце полно вдохновенья,

Небо полно красоты.

Свои воспрянувшие творческие силы поэт характерно сравнивает с струнами, «натянутыми между, небом и землей». Напротив, в злые минуты, говорит поэт

И к небу вознестись душа моя не может

И отягченная склоняется глава.

Сама смерть представляется фантазии поэта каким-то гармоническим аккордом:

все ее невидимые муки,

Нестройный гул сомнений и забот,

Все меж собой враждующие звуки

Последний час в созвучие сольет.

Сила любви и гармонии, связывающая все существующее в мирах в человека со всем существующим, лежат в основе религиозных чувств поэта. Иоанн Дамаскин, певец и вероучитель, является, конечно, его любимым идеалом поэта. Это певец «высокий сердцем, духом нищий». Душа Дамаскина жаждет единения со всем миром, он говорит:

О, если б мог всю жизнь смешать я,

Всю душу вместе с вами слить;

О, если б мог в мои объятья

Я вас, враги, друзья и братья,

И всю природу заключить!

Его песнь, в свою очередь, есть только более яркое выражение похвалы Божией, разлитой во всем мире, – той, похвалы, которую не перестанут произносить

Ни каждая былинка в поле,

Ни в небе каждая звезда!

Одним из наиболее сладких для человека проявлений гармонии в мире является музыка, которой Толстой посвятил два прелестных стихотворения. Первое – «Цыганские песни» – поэт узнает в мелодических сочетаниях и тоску по родине, и удаль, и радость, и знойный вихрь желаний. Но особенно хорошо изобразил поэт впечатления от игры скрипача. Это не объяснение музыкальных звуков, не реальный комментарий к новой музыке, но дивное изображение чувств и тех неопределенно-сладких волнений, которые овладевают нашей душою под влиянием музыки, и под влиянием скрипки особенно.

Обвиняющий слышался голос,

И рыдали в ответ оправданья;

И бессильная воля боролась

С возрастающей бурей желанья.

Здесь нет ничего определенного, конкретного; но взамен, как хорошо намечается интенсивность впечатлений выражениями оправдания рыдали, буря желанья , или дальше – неземные слова, тревожное сердце, беспощадная бездна свою жертву, казалось, тянула . Мне кажется, на возможность анализа и метафорического изображения музыкальных впечатлений можно указывать и учащимся, особенно, при помощи подобных стихотворений, хотя, конечно, надо сильно любить музыку, чтоб вполне их понимать. Любовь к гармонии и к красоте, особой форме этой гармонии, отразилась не только на содержании и духе, но и на форме поэтических произведений Толстого. Самые маленькие пьесы его отличаются стройностью и каким-то особенным изяществом. Чувство меры в нем развито замечательно: он не даст нам слишком сильно волноваться, не заставит нас слишком долго смеяться, ужасаться: он никогда не замкнет пьесы диссонансом, хотя зато мы не рискуем никогда, что в его поэзии

Выстраданный стих, пронзительно унылый

Ударит по сердцам с неведомою силой.

Мне кажется, что к лирике Толстого вполне подходят слова его же стихотворения:

Словно падает жемчуг

На серебряное блюдо.

Мы, можем сказать ему его собственными стихами:

Твоя же речь ласкает слух,

Твое легко прикосновенье

Как от цветов летящий пух,

Как майской ночи дуновенье.

Чрезвычайно характерны по уравновешенности лежащего в их основании мотива три маленькие лирические пьесы Толстого. Во-первых, это – «Вздымаются волны, как горы»: поэт видит ладью, которая то взлетает к небу, то падает в бездну, и говорит ей:

Не верь же, ко звездам взлетая,

Высокой избранника доле.

Не верь, в глубину ниспадая,

Что звезд не увидишь ты боле.

Он уверен, что душа, это взволнованное страстью море, придет в свой законный уровень. В двух других пьесах того же характера Толстой сравнивает свою душу с морем. Он находит в жизни души моменты, когда ей бывает сродни шумящее море и когда она напоминает море спокойное – состояние деятельно-страстное и созерцательное. Замечательна в Толстом эта способность как-то сбоку взглянуть на свое сердце, не переживать в поэзии чувства и страдания, а описывать их переживание и сладить, как в душе сменяются

Надежд и отчаяний рой,

Кочующей мысли прибой и отбой,

Приливы любви и отливы.

Сознание необходимости гармонического равновесия в душевных состояниях заставляет его спокойно уверять, что не надо верить «отзыву любви», как ее прекращению. Равновесие восстановится в силу стихийного закона гармонии, который властен над его душой, как властен над океаном, звездой и песчинкой. Далеко не всякий поэт обладал этой могучей объективностью трезвого ума, для которого собственная жизнь часто представлялась даже не живой сменой живых волнений, а каким-то «золотым переплетом от беспечной удали к заботам». Не у всякого думы, как у Толстого, с завидным постоянством

Ткут то в солнце, то в тумане

Золотой узор на темной ткани.

Бессознательно и ревниво бережет он свое душевное равновесие; вид моря, которое, несмотря на весь свой видимый хаос и бурность, подчиняется таким строгим законам, склонен его особенно успокаивать. Для него бурное море – это периодически взволнованная душа, похожая на его душу, и на всякую человеческую душу. Не грезится ему при взгляде на волны, что это тоскует какое-то сердце, у которого оторвали от взоров созерцание неба и Бога (вспомните «Море» Жуковского), не грезится ему, как Байрону и Пушкину, «свободная стихия» мрачная, сурово-решительная и ничему не повинующаяся – Толстой, смотря на бегущие и сменяющиеся волны, приходит к утешительному выводу: