Иероним Ясинский - Расплата

Конечно, можно вести суровый образ жизни и работать для будущего счастья человечества, но это удел героев, а он – не герой. Ракович в этом отношении походил на множество заурядных людей, которыми богаты переходные эпохи. Грядущие судьбы человечества он представлял себе в необыкновенно туманном виде, хоть любил распространяться о них. Главное, его занимало, что семейство рухнет. Катя Кривцова, слушая Раковича, увлекалась «смелым полётом» его фантазии, горячностью его «убеждений», «грандиозностью» набрасываемых им перспектив. Она целовала у него руки, и если бы этот юноша потребовал от неё какой-нибудь мучительной жертвы – всё сделала бы для него. Но мало-помалу на дне её души стало шевелиться сомнение. Оно росло незаметно и, наконец, выросло. Период, когда хочется жертвовать собою любимому человеку, проходил. Начинался период, когда, в свою очередь, ждут каких-нибудь жертв. Катя заговорила о венце настойчивее. Ракович стал избегать встреч с нею, давал неопределённые обещания, когда она добивалась свидания с ним, и что-то скрывал от неё.

Стояла осень, когда Ракович вдруг уехал из N-ска. С ним уехала подруга Кати, Варенька Софронович, дочь одного важного барина, отставного генерала. Сплетня мгновенно вышла из берегов и разлилась по всему городу. Все кричали о безнравственности Раковича. В одной петербургской газете появилась о нём корреспонденция. Это подлило масла в огонь. Заскрипели перья и полетели в гостеприимную редакцию пояснительные и разъяснительные заметки. Улыбка странного торжества долго не сходила с лиц расходившихся провинциалов. Но едва только лица эти приняли обычное скучающее выражение, как их снова заставила растянуться в горизонтальном направлении весть о том, что старик Софронович настиг беглецов в Петербурге, где они чуть не умирали с голоду, дал за дочерью приданое и выхлопотал зятю место. Финалом же всей этой кутерьмы было рождение у Кати ребёнка. Снова загоготало и заревело провинциальное болото, и даже те дамы, которые чувствовали ещё на щеках зной поцелуев Раковича, принялись швырять грязью в девушку…

С тех пор прошло два года.

…«А не удрать ли? – задавал себе вопрос Ракович, с тоскою перелистывая в приёмной начальника дело, известное между его сослуживцами под именем „дела о выеденном яйце“. – Ишь какое оно! Тут сам чёрт ногу сломает. Удеру, удеру! Ведь это рабство, каторга! Часа свободного нет! Торчи как болван! И чего, спрашивается! Со службы не прогонят… Естественная причина… Например, мог заболеть… внезапно… Право… Право, какие тут занятия – летом… Скука… Провались они! Эх, была не была!»

– Послушайте, Дорофей Львович, – обратился он к дежурному чиновнику, – объясните его превосходительству, что я тово… затрудняюсь явиться к нему… Скажите, что я…

Дежурный чиновник, гигант, с широкой физиономией и подобострастными манерами, встал и с участливым испугом смотрел на Раковича, по-видимому несомненно страдавшего.

– Что с вами, Николай Петрович? – тихо спросил он.

Подбородок Раковича отвис, на лбу собрались морщины.

– Болен, чёрт меня побери!

Он взял цилиндр и сунул бумаги в портфель.

– Ох!.. Скажите его превосходительству, что я душевно желал выяснить пред ним «вопрос о выеденном яйце»… Но не в состоянии, – заключил Ракович, окончательно изнемогая и пропадая в передней.

Пообедав у «татар» и вернувшись к себе, чтоб переодеться, он неожиданно застал там Кривцову.

Он вскрикнул, поднял брови, раскрыл рот и застыл на секунду в неловкой позе, с расставленными руками. Оправившись, он засуетился и подвинул ей кресло.

– Садитесь! Катя! Боже мой!

– Благодарю вас, – отвечала Кривцова и посмотрела на него.

– Да, да… Понимаю!.. – сказал он. – Конечно, я виноват!.. Конечно!.. Что ж, казните меня?!. Не только виноват… Даже более: преступен… – произнёс он убеждённым тоном.

Кривцова молчала.

– Ах!.. Жаль, Вареньки нет… Вам сказали, что она на даче? – спросил он.

– Да…

– Ужасно жаль, что её нет… А у вас в сущности какая цель? Вы для чего приехали?

– После узнаете…

– Как после?.. Почему же после?.. Ну, впрочем, всё равно… Однако же?..

Он улыбался, не зная что сказать ещё.

Девушка потупилась.

– Мне хотелось бы знать… Не солгите только!..

– Честное слово!..

– Варенька знала о вашей… любви?

Ракович утвердительно кивнул головою:

– Да… Я от неё ничего не скрывал. Она меня простила…

Кривцова захохотала. Ракович с испугом взглянул на гостью. Но она быстро успокоилась. Её глаза были по-прежнему темны, влажны, и только нижняя губа трепетала.

– Она добрая! – прошептала она.

– Она, действительно, добрая! – серьёзно сказал Ракович.

– Она тебя любит?..

– Очень…

– И вы ей отвечаете тем же?

– Да…

– У вас есть дети?

– Сын…

– Ты его тоже любишь?

– Тоже.

– Так Варенька на даче?.. Мне надо повидать Вареньку! – произнесла Кривцова, хмурясь.

– А что, вы думаете – она вам будет ужасно рада! – с внезапным увлечением сказал Ракович. – Хотите, поедем сейчас! Право, это будет такой сюрприз… такой сюрприз…

Невский шумел. Свет падал с раскалённого неба и слепил глаза. Странное волнение охватило Кривцову. Ей казалось, что она одна среди этого огромного города, и что на всём лежит печать чего-то враждебного и чуждого ей. Газетчик выкрикивал «резолюцию военного суда» по какому-то политическому делу. Мужские и дамские костюмы в магазинах мод казались обезглавленными франтами и франтихами. До ушей долетал, прорезываясь сквозь гул уличной сутолоки, протяжный лязг колёс конножелезки. Несмотря на то, что погода была довольно тёплая, дворники стояли у ворот домов в нагольных шубах. Можно было подумать, что какие-то северные варвары наводнили город…

Молодые люди взяли ялик на пристани у Дворцового моста и сели рядом, так что чувствовали близость друг друга. Яличник, в красной фуфайке, мерно раскачивался, махая вёслами, с которых летели брызги. Его бронзовое лицо было бесстрастно, и серые глаза пристально смотрели вдаль из-под блинообразного картуза. В широкой реке отражалось красивое пёстрое небо.

– Здесь глубоко? – спросила Кривцова.

– Очень, – отвечал Ракович.

Упругая гладь воды колыхалась. Слева, казалось, бежали оранжевые здания Васильевского острова, маяки, чёрные корпуса судов. Плашкоуты остались позади. Зимний дворец темнел направо.

– Всё это можно отлично устроить! – вдруг начал вполголоса Ракович. – Я об этом думал, когда мы шли по Невскому… Нужно, чтоб, по возможности, все были счастливы… Я не виноват, что так вышло. Я ей говорил… Но… одним словом… Это хорошо, что ты едешь к ней!.. Вы подруги, вам ближе всё это, все эти разные там темы… Самому мне с ней теперь неловко… Видишь ли, у неё своя теория… несколько своеобразная, конечно… И притом у неё характер… Правда, она чрезвычайно добрая женщина, но о некоторых вещах я с ней не говорю совсем… Однако, ей нужно поставить на вид, что на твоей стороне право, и что, и с её точки зрения, узурпатор она, а не ты… Понимаешь? Так что уступки необходимы… И мне кажется, что ты могла бы жить с нами…

Читать дальше