Ги де Мопасан - Иллюстрированные сочинения

Госпожа Бомбар заметила это, но он не мог догадаться, каким образом. Однажды вечером она объявила, что наняла дом в Манте, где они и будут проживать.

Жизнь стала для Бомбара тяжелее. Он испробовал всякие развлечения, но они не могли заглушить в нем потребность в победах, столь милых его сердцу.

Он принялся удить рыбу, научился прекрасно различать глубину, которую любит пескарь, от той глубины, которую предпочитают карп или плотва, изучил берега, благоприятные для ловли леща, и разные приманки, соблазняющие разных рыб.

Но, когда он следил за тем, как вздрагивает поплавок на водной ряби, иные картины осаждали его ум.

Он подружился с правителем канцелярии супрефектуры, с жандармским капитаном; по вечерам они стали играть в вист в Коммерческом кафе; но пока его печальный взгляд раздевал трефовую или бубновую даму, проблема отсутствующих ног у этих двуглавых фигур вносила путаницу в образы, порожденные его фантазией.

Тогда он придумал план, вполне достойный хитрого нормандца. Он заставил жену взять подходящую для него служанку – не какую-нибудь красивую девушку, кокетку и щеголиху, а здоровенную бабу, красную и коренастую, которая не возбуждала никаких подозрений и которую он тщательно подготовил к выполнению своего замысла.

Служанку нашел и рекомендовал им директор таможни, услужливый друг и соучастник, ручавшийся за нее во всех отношениях. И г-жа Бомбар доверчиво взяла сокровище, которое ей прислали.

Симон был счастлив, но счастье давалось ему ценой предосторожностей, страхов и невероятных трудностей.

Беспокойная бдительность супруги давала ему возможность урывать лишь изредка краткие мгновения, полные тревоги.

Он долго измышлял какую-нибудь уловку, военную хитрость и, наконец, нашел, и притом вполне удачную.

Госпожа Бомбар решительно ничего не делала и ложилась рано, а Бомбар играл по вечерам в вист в Коммерческом кафе и ежедневно возвращался домой точно в половине десятого. Он придумал, чтобы Викторина поджидала его в темноте, на ступеньках лестницы, между прихожей и коридором.

Он располагал самое большее пятью минутами, так как всегда опасался, что его застанут врасплох; но и пяти минут было достаточно для утоления его страсти; не щадя затрат на свои утехи, Симон всовывал луидор в руку служанки, и она поспешно поднималась к себе на чердак.

Ловя на удочку уклеек, он хохотал, торжествовал наедине и, подобно брадобрею царя Мидаса, громко повторял прибрежным камышам [4]:

– Надули хозяйку!

И, право, счастье надуть г-жу Бомбар искупало в его глазах всю неполноту и несовершенство его оплаченной деньгами победы.

И вот однажды вечером он по обыкновению встретился с Викториной на ступеньках лестницы; но на этот раз она показалась ему живее, воодушевленнее обычного, и он пробыл в коридоре минут десять.

Когда он вошел в супружескую спальню, г-жи Бомбар там не было. Мороз пробежал у него по спине, и он тяжело опустился на стул в мучительном предчувствии беды.

Она появилась со свечою в руке.

Он с трепетом спросил:

– Ты выходила?

Она спокойно ответила:

– Я ходил в кухон пит стакан вода.

Он постарался рассеять подозрения, которые могли у нее возникнуть; но она казалась спокойной, счастливой, доверчивой, и его тревога улеглась.

На следующее утро они вышли к завтраку в столовую, и Викторина подала на стол котлеты.

Когда она поставила блюдо и выпрямилась, г-жа Бомбар протянула ей золотой, осторожно держа его двумя пальцами, и сказала своим спокойным, серьезным тоном:

– Вот, мой милая, двадцать франк, которых я вас лишил вчера вечер. Я их вам отдавал.

Оторопевшая девушка взяла золотой, глядя на него с глупым видом, а Бомбар в полной растерянности вытаращил глаза на жену.

Престарелый барон де Раво в течение сорока лет слыл королем охотников в своей округе. Но последние пять – шесть лет паралич ног приковал его к креслу; он мог стрелять только голубей из окна гостиной или с высокого крыльца своего дома.

Остальное время он читал.

То был приятный собеседник, сохранивший немалый запас остроумия прошлого века. Он обожал шаловливые анекдоты, а также рассказы о подлинных происшествиях, случившихся с окружающими его людьми. Не успевал приятель войти к нему, как барон уже спрашивал:

– Ну, что нового?

Выпытывать он умел не хуже судебного следователя.

В солнечные дни барон приказывал катать себя перед домом в широком кресле, вполне заменявшем ему кровать. Слуга, находившийся позади него, держал ружья, заряжал их и подавал своему господину; другой слуга, сидевший в кустах, выпускал голубей – через неравные промежутки времени, чтобы барон не знал об этом заранее и был все время настороже.

С утра до вечера стрелял он быстрых птиц, приходя в отчаяние, если случалось промахнуться, и смеясь до слез, когда подстреленный голубь падал отвесно или вдруг начинал смешно кувыркаться в воздухе. Тогда барон оборачивался к слуге, заряжавшему ружья, и говорил, задыхаясь от радости:

– Этот готов! Ты видел, Жозеф, как он падал?

И Жозеф неизменно отвечал:

– О, господин барон им спуску не дает!

Осенью, в сезон охоты, он, как и встарь, приглашал к себе друзей и любил прислушиваться к ружейным выстрелам, раздававшимся вдали. Он вел им счет и бывал счастлив, когда они учащались. А вечером требовал от каждого охотника правдивого рассказа о проведенном дне.

И за обедом они просиживали у барона часа по три, рассказывая об охоте.

Необыкновенные и невероятные были те приключения, которыми охотники тешили свой хвастливый нрав. Некоторые рассказы были не новы и повторялись ежегодно. История кролика, по которому маленький виконт де Бурриль дал промах в собственной прихожей, ежегодно заставляла охотников все так же умирать со смеху. Каждые пять минут новый оратор говорил:

– Слышу: «Бирр! Бирр!» – и великолепный выводок взлетает в десяти шагах от меня. Я целюсь: «Пиф! Паф!» И на моих глазах они падают дождем, настоящим дождем. Целых семь штук!

И все, удивляясь, но доверяя друг другу, приходили в восторг.

В доме существовал один старый обычай, называвшийся «рассказом вальдшнепа».

Во время пролета вальдшнепа – короля дичи – за обедом ежедневно совершалась одна и та же церемония.

Барон обожал эту несравненную птицу, и у него подавали ее всякий вечер; при этом каждый гость съедал по целой птице, но их головки принято было оставлять на блюде.

И вот барон, священнодействуя, словно епископ, приказывал подать тарелку с жиром и старательно вымазывал им драгоценные головки, держа их за кончик тонкой иглы, служившей им клювом. Возле него ставили зажженную свечку, и все умолкали в напряженном ожидании.