Генри Джеймс - Бостонцы

Позже, когда его кузина вернулась, и они вместе спустились к ужину, он сел лицом к ней за маленький столик с букетом цветов посередине, откуда открывался совсем другой вид из окна. Она велела не задергивать шторы и обратила его внимание на сумеречную пустую реку, всю в пятнах от точек света. В этот момент он отметил про себя, что ничто не могло бы заставить его заняться любовью с подобной женщиной. Несколько месяцев спустя, в Нью-Йорке, в беседе с миссис Луной, с которой ему было суждено видеться довольно часто, он случайно упомянул этот ужин и то, как её сестра выбрала ему место за столом, и комментарий, которым она указала ему на преимущества этого места.

– Это то, что у них в Бостоне называется «предупредительностью», – сказала миссис Луна. – Заставить вас смотреть на залив Бэк Бэй. Ну, не ужасное ли название? И считать, что вы должны поблагодарить её за это.

Однако этот разговор был пока ещё в будущем. Что на самом деле понял Бэзил Рэнсом, так это то, что мисс Ченселлор была одинокой старой девой. Такова была её отличительная особенность и её судьба, это было очевидно. Есть женщины, которые остаются незамужними случайно, есть те, которые просто не хотят замуж. Олив Ченселлор же была старой девой до мозга костей. Это было так же очевидно, как то, что Шелли – поэт, или что август – жаркий месяц. Её обет безбрачия был настолько явным, что Рэнсом поймал себя на мысли, что считает её старой, хотя когда он только увидел её, то решил, что она моложе него. Он не испытывал к ней неприязни, ведь она была так дружелюбна. Но постепенно она начала вызывать у него тяжелое чувство, так как невозможно вести себя свободно рядом с человеком, который настолько раним. Ему пришло в голову, что она искала знакомства с ним именно из-за своей ранимости. Он решил так, потому что почувствовал её напряжение, а вовсе не из-за оказанного ему гостеприимства. В её глазах, в этих необычайно красивых глазах, было не удовольствие, а долг. Она словно ожидала, что он тоже напряжётся, но он не мог – вне работы он был на это неспособен. В обычной жизни он по собственному выражению «брал отпуск». Она оказалась далеко не так проста, как показалось ему на первый взгляд. Даже молодому миссисипцу была видна её утончённость. Её необычайно белая кожа, черты лица, резкие и неправильные, но тонкие, указывали на благородное происхождение. Её род вырождался, но не был убогим. Её глаза необычного цвета были очень яркими и напоминали сияющий зеленью лёд. У неё была нескладная фигура, и создавалось ощущение, что она всё время ёжится от холода. При всём этом было что-то очень современное в её внешности, сочетавшей преимущества и недостатки слабой нервной системы. Она всё время улыбалась гостю, но за весь ужин, хотя он и сделал несколько замечаний, которые можно было счесть забавными, ни разу не засмеялась. Позже он понял, что эта женщина никогда не смеётся: если веселье и посещает её, то это веселье безмолвно. Лишь однажды, уже после долгого знакомства с ней, Рэнсому довелось увидеть её смеющейся, и это был самый странный смех, который он когда-либо слышал.

Она задавала ему огромное количество вопросов и никак не комментировала ответы, которые лишь служили почвой для всё новых расспросов. Смущение покинуло её и больше не возвращалось. Она изо всех сил демонстрировала ему свою крайнюю заинтересованность. Но почему? Он абсолютно не походил на неё. Он был слишком «богемным»: пил пиво в барах Нью-Йорка, не общался с порядочными женщинами и водил знакомство только с актрисой из варьете. Разумеется, при более близком знакомстве она разочаруется в нём, так что он, конечно же, ни за что не станет упоминать об актрисе и, если получится, о пиве тоже. Но не это его заботило. Если в характере бостонцев было любопытство, то он был самым вежливым человеком в Миссисипи. Он рассказал о Миссисипи всё, что ей хотелось знать, неоднократно упомянув, что старые ценности Юга там всё ещё широко распространены. Она не стала лучше понимать его из-за этого, она понятия не имела, как мало говорит о его собственных взглядах это маленькое признание. Слова сестры о её страсти к «реформам» оставили у него во рту неприятный привкус, он чувствовал, что если она исповедует религию гуманизма, а Бэзил Рэнсом читал Конта, впрочем, как и всех остальных философов, она никогда не поймёт его. У него тоже был свой взгляд на реформы, и, по его мнению, изменение требовалось, в первую очередь, самим реформаторам. Когда ужин, который, несмотря на все их разногласия, был великолепен, подошёл к концу, она сказала, что теперь вынуждена покинуть его, если только он не согласится составить ей компанию. Она собиралась посетить маленькую встречу в доме её подруги, которая пригласила людей «интересующихся новыми идеями» познакомиться с миссис Фарриндер.

– О, спасибо, – сказал Бэзил Рэнсом. – Это вечеринка? Я не был на вечеринках с тех пор, как покинул Миссисипи.

– Нет, мисс Бёрдси не устраивает вечеринок. Она аскет.

– Что ж, хорошо, что мы уже поужинали, – засмеялся Рэнсом.

Хозяйка дома помолчала, опустив глаза. Казалось, что она колеблется между несколькими вещами, которые могла бы сказать в ответ, и все они настолько важны, что она никак не может выбрать.

– Я думаю, это может быть вам интересно, – сказала она наконец. – Вы услышите любопытное обсуждение, если вам нравятся такие вещи. Возможно, вы не согласитесь, – добавила она, глядя на него своими странными глазами.

– Возможно, и не соглашусь. Я не соглашаюсь со всем подряд, – сказал он с улыбкой, поглаживая свою ногу.

– Вас не волнует прогресс человечества? – спросила мисс Ченселлор.

– Не знаю, я никогда не видел его. Может быть, вы мне его покажете?

– Я покажу вам серьёзные усилия, направленные на его достижение, можете быть уверены. Но я не уверена, что вы этого достойны.

– Это, наверное, что-то очень бостонское? Я с удовольствием взглянул бы на это, – сказал Бэзил Рэнсом.

– В других городах тоже есть подобные движения. Миссис Фарриндер бывает везде. Возможно, она произнесет речь сегодня.

– Миссис Фарриндер, знаменитая…?

– Да, знаменитая. Апостол женской эмансипации. Она большой друг мисс Бёрдси.

– А кто такая мисс Бёрдси?

– Одна из местных знаменитостей. Женщина мира, она борется за все разумные реформы. Я думаю, мне следует сказать вам, – тут же продолжила мисс Ченселлор, – она одна из первых и одна из самых ярых старых аболиционистов.

Она действительно думала, что должна была сказать ему об этом, и теперь её бросило в дрожь от возбуждения. Однако если она боялась, что эта новость вызовет у него раздражение, то была разочарована сердечностью, с которой он воскликнул:

– Бедная пожилая леди – ей, должно быть, уже много лет!