Мэри Уэстмакотт - Хлеб великанов

– Нина никогда ничего не делает ради корысти. Она просто дура – иначе не оказалась бы в таком положении. Ее привязанности всегда одерживают верх над здравым смыслом. Сейчас Нина в безвыходной ситуации. У Фреда она не взяла ни пенни. Энсти готов был выделить ей содержание, но она не пожелала об этом и слышать. И я ее хорошо понимаю. Есть вещи, к которым невозможно себя принудить. И все же мой долг – поехать туда и самому во всем разобраться. Мне жаль, что это тебя огорчает, но ничего не поделаешь.

– Ты никогда не делаешь ничего, что хочу я! Ты меня ненавидишь и поступаешь так нарочно, чтобы сделать меня несчастной! И заруби себе на носу: ты не приведешь свою драгоценную сестрицу в этот дом, пока я здесь! Я не привыкла общаться с женщинами подобного рода. Ты меня понял?

– Твое заявление почти оскорбительно ясно.

– Если ты приведешь ее сюда, я уеду в Бирмингем.

Глаза Уолтера Дейра блеснули, и Вернон внезапно осознал то, что в пылу спора упустила его мать. Хотя он далеко не все понял в этом разговоре, основной смысл был ему ясен. Тетя Нина заболела или попала в беду, а мама из-за этого сердится. Она сказала, что уедет к дяде Сидни в Бирмингем, если тетя Нина приедет в Эбботс-Пуиссантс. Мама произнесла это как угрозу, Вернон же почувствовал, что отец только обрадуется, если она уедет в Бирмингем. Это походило на наказание, которому подвергала его миссис Роббинс, – не разговаривать полчаса. Она думала, что для него это так же тяжело, как не получить варенья к чаю, и, к счастью, не догадывалась, что он не только не огорчался, наоборот, радовался возможности замкнуться в себе.

Уолтер Дейр ходил взад-вперед по комнате. Вернон озадаченно наблюдал за ним. Он видел, что его отец борется с самим собой, а из-за чего – не понимал.

– Ну? – сухо осведомилась Майра.

В этот момент она была необычайно красива – высокая, величавая женщина с великолепной фигурой, гордо вскинутой головой и рыжими волосами, в которых играло солнце. Подходящая супруга для мореплавателя-викинга.

– Я сделал тебя хозяйкой этого дома, Майра, – отозвался Уолтер Дейр. – Если ты возражаешь против того, чтобы моя сестра приехала сюда, она, естественно, не приедет.

Он направился к двери, потом остановился и снова повернулся к жене:

– Если Ллуэллин умрет – а это почти безусловно случится, – Нине придется искать какую-нибудь работу. Тогда нужно будет позаботиться о ее дочери. Твои возражения относятся и к ней?

– По-твоему, мне нужна в доме девчонка, которая будет походить на мать?

– Вполне достаточно было бы ответить «да» или «нет», – спокойно произнес отец Вернона.

Он вышел из комнаты. Майра стояла, глядя ему вслед. По ее щекам текли слезы. Вернон не любил слез и бочком двинулся к двери, но не успел ускользнуть.

– Дорогой, подойди ко мне.

Пришлось подойти. Его сразу же начали тискать, а в уши ему долетали обрывки фраз:

– Ты никогда не будешь таким, как они, мой мальчик… Не будешь таким бессердечным и насмешливым… Ты меня никогда не подведешь… Поклянись…

Все это было до скуки знакомо Вернону. И он говорил то, чего от него добивались, – «да» и «нет» в нужных местах. Как же он это ненавидел! И почему только мама обязательно должна всхлипывать прямо у него над ухом?

Однако вечером, после чая, Майра пребывала в совершенно ином настроении. Она писала письмо, сидя за столом, и, когда Вернон вошел, весело обернулась к нему:

– Я пишу папе. Возможно, очень скоро твоя тетя Нина и кузина Джозефина приедут к нам погостить. Правда, это чудесно?

Увы, они не приехали. Майра говорила, что не в состоянии понять Уолтера. Неужели только из-за нескольких ее фраз?.. Ведь она ничего такого не имела в виду.

Однако Вернон не был удивлен. Он и не ожидал, что они приедут.

Тетя Нина сказала, что она недостойная женщина. Зато она была очень красивой…

Если бы Вернон попытался охарактеризовать события следующих нескольких лет, он сделал бы это одним словом – сцены! Бесконечные сцены, повторяющиеся снова и снова.

Вернон начал подмечать любопытное обстоятельство. После каждой сцены его мать казалась увеличившейся в размере, а отец, напротив, уменьшившимся. Эмоциональные бури, состоящие из упреков и обвинений, словно подпитывали Майру физически и умственно. Она выходила из них успокоившейся, посвежевшей и благожелательной по отношению ко всему миру.

С Уолтером Дейром все было совсем наоборот. Он внешне уходил в себя, хотя и воспринимал нападения всеми фибрами своей чувствительной натуры. Его единственное оружие защиты – вежливый сарказм – всегда приводило Майру в бешеную ярость. Спокойная, усталая сдержанность мужа выводила ее из себя больше, чем что бы то ни было.

Не то чтобы у нее не было оснований жаловаться. Уолтер Дейр проводил все меньше и меньше времени в Эбботс-Пуиссантс. Когда он возвращался, под глазами у него темнели круги, а руки заметно дрожали. Он мало обращал внимания на Вернона, но мальчик всегда ощущал его симпатию. По молчаливому уговору, Уолтер не должен был вмешиваться в воспитание ребенка. Первое слово всегда принадлежало матери, а роль отца ограничивалась обучением верховой езде. Выход за эти рамки вызвал бы новый повод для споров и упреков. Уолтер был готов признать, что Майра обладает всеми качествами заботливой и внимательной матери.

Тем не менее иногда он чувствовал, что может дать мальчику то, чего не в силах дать ему мать. Беда была в том, что отец и сын робели друг перед другом. Обоим было нелегко выразить свои чувства – подобное Майре никогда и в голову не приходило. Их поведение оставалось спокойно-вежливым.

Когда же происходили «сцены», Вернона переполняло молчаливое сочувствие. Он хорошо знал, что испытывает его отец, как действует громкий, сердитый голос матери на уши и голову. Умом Вернон понимал, что мама должна быть права, – то, что мама всегда права, являлось непреложным догматом, никогда не подвергавшимся сомнению, и все же подсознательно он был на стороне отца.

Ситуация постепенно ухудшалась, дойдя до кризиса. Мама два дня сидела запершись в своей ком-нате, слуги ехидно перешептывались по углам, а дядя Сидни приехал попытаться исправить положение.

Дядя Сидни, безусловно, успокаивающе действовал на Майру. Он ходил взад-вперед по комнате, как всегда позвякивая монетами, и выглядел еще более толстым и румяным, чем обычно.

Майра сладострастно изливала ему свои жалобы.

– Да-да, дорогая, знаю, – кивал дядя Сидни. – Тебе приходится с многим мириться – никто не знает этого лучше меня. Но дело в том, что сущность брака – давать и брать.

Последовал очередной взрыв бессодержательного негодования.

– Я не оправдываю Дейра, – продолжал дядя Сидни. – Просто я смотрю на вещи как светский человек. Женщины ведут уединенную жизнь, поэтому имеют и должны иметь иную точку зрения, нежели мужчины. Ты славная женщина, Майра, а таким нелегко это понять. С Кэрри происходит то же самое.