Кристофер Прист - Фуга для темнеющего острова

В следующем выпуске новостей приглашенные эксперты-политологи рассуждали о падении сочувствия к африммам среди народа и намерениях правительства перейти к более серьезным силовым действиям.

Догадаться, что что-то происходит, можно было лишь по тому, как непривычно мало машин на дорогах. Несколько раз нас останавливали полицейские патрули, но за последние месяцы мы настолько к этому привыкли, что больше не переживали. Мы заранее знали, какие будут вопросы, и научились отвечать на них четко и без запинки.

Меня, правда, тревожило, что в составе патрульных подразделений много гражданских из запаса. Ходили слухи о разного рода злоупотреблениях, например, будто бы чернокожих просто так задерживали, сажали в «обезьянник» и выпускали только через несколько суток. То и дело поступали жалобы на побои и бесчеловечное обращение. С другой стороны, преследованию также подвергались и белые, которых подозревали или уличали в антиафриммской деятельности. Вообще, поведение полицейских было настолько непредсказуемым и непоследовательным, что мне порой казалось: пускай бы их официально разделили на тех, кто за и кто против иммигрантов. Не самый хороший выход, зато всем все сразу станет понятно.

К западу от Финчли мы сделали остановку: надо было пополнить бак. Я рассчитывал, что моего запаса бензина хватит надолго, но за ночь в ооновском лагере две канистры, как выяснилось, слили. Пришлось опорожнить последнюю. Изобель и Салли я ничего про это не сказал, поскольку надеялся приобрести еще бензина по дороге, вот только в тот день ни одной работающей заправки мы так и не встретили.

Пока я переливал топливо в бак, из здания неподалеку вышел мужчина и, размахивая пистолетом, обвинил меня в сочувствии африммам. Я спросил, чем вызваны подобные подозрения, а он ответил, что в сложившейся обстановке так спокойно разъезжать на автомобиле могут лишь те, кто заручился поддержкой той или иной политической группировки.

Я сообщил об этом происшествии на ближайшем полицейском блокпосту, но мне посоветовали не обращать внимания.

По мере приближения к дому на всех нас начала сказываться тревога. Салли ерзала на сиденье и просилась в туалет. Изобель курила сигарету за сигаретой и раздраженно огрызалась. Я же то и дело замечал, что почему-то гоню быстрее положенного.

Чтобы разрядить напряжение, я завернул к торговому центру недалеко от дома, где можно было воспользоваться общественным туалетом. Пока Изобель водила Салли, я включил приемник и прослушал очередной выпуск новостей.

– А если мы не сможем заехать на улицу, что тогда? – спросила Изобель, вернувшись в машину.

До сих пор мы предпочитали это опасение не озвучивать.

– Николсон нас послушает, я уверен.

– А если нет?

– По радио только что сказали, что африммы согласны на условия амнистии, но освобождать брошенные дома отказываются.

– Что значит «брошенные»?

– Боюсь, ничего хорошего.

– Папа, мы уже приехали? – спросила Салли с заднего сиденья.

– Почти, доченька, – ответила Изобель.

Я завел двигатель, и мы тронулись. Через несколько минут доехали до своей улицы. Полицейских фургонов и армейских грузовиков не было, но обвитая колючей проволокой баррикада осталась. Напротив нее на обочине стоял темно-синий фургон с телевизионной камерой на крыше. Рядом сидели двое: один смотрел в камеру, другой держал длинную штангу с микрофоном, – оба в бронежилетах. Перед камерой и по бокам стояли толстые плексигласовые щиты.

Не глуша двигатель, я остановился неподалеку от баррикады, нажал на клаксон – и в следующее же мгновение пожалел об этом. Из ближайшего дома вышли пятеро чернокожих мужчин с винтовками и направились к нам. Африммы.

– Дьявол… – прошептал я.

– Алан, иди, поговори с ними. Может, наш дом они не занимали?

Изобель была на грани истерики, ее голос дрожал. Я продолжал сидеть, не сводя глаз с африммов. Они выстроились за баррикадой и равнодушно смотрели на нас.

Изобель снова меня подтолкнула. Я вышел из машины.

– Мы живем в доме номер сорок семь. Пропустите нас, пожалуйста, – сказал я. Они молчали. – Моя дочь больна, ей нужно в постель.

И снова тишина.

Повернувшись к съемочной группе, я крикнул:

– Скажите, сегодня кто-нибудь здесь проезжал?

Никто не ответил. Звукооператор направил микрофон в нашу сторону и, взглянув на записывающую аппаратуру, слегка покрутил ручку.

Я снова обратился к африканцам.

– Вы меня понимаете? Мы хотим попасть домой.

После долгой паузы один из мужчин сказал с сильным акцентом:

– Уходите!

Он вскинул винтовку.

Я побежал к машине, почти прыгнул в нее и тут же дал газу, делая широкий разворот на пустынном шоссе. Когда мы проезжали мимо кинокамеры, афримм выстрелил. Лобовое стекло пошло мелкими трещинами, из-за которых ничего не было видно. Я с размаху ударил по стеклу рукой, и нас с Изобель осыпало осколками. Она закричала и, закрывая голову руками, сжалась в комок. Салли сзади обхватила меня за шею и стала что-то вопить прямо мне в ухо.

На углу я немного притормозил и, наклонившись вперед, оторвал от себя дочку. Посмотрев в зеркало, я увидел, что репортеры повернули камеру нам вслед и продолжают снимать.

На пляже в Брайтоне собралось много народа. Мы наблюдали за старым судном, которое дрейфовало по Ла-Маншу, накренившись на один борт. В газетах сообщалось, что крен составляет двадцать градусов. Судно стояло далеко от берега, опасно покачиваясь на волнах. Неподалеку дежурили спасательные катера из Хоува, Брайтона и Шорема, ожидая разрешения взять его на буксир. Мы же на берегу ждали, когда оно начнет тонуть. Многие приехали издалека специально ради этого зрелища.

Я добрался до лагеря, не попавшись по дороге ни одному патрулю. Выгадав момент, подошел к Рафику и отдал ему стеклянные ножи.

Критически осмотрев результат моих трудов, он с неохотой похвалил меня за изобретательность. Затем взял нож в правую руку, взвесил, взмахнул, проверил, как тот заходит за пояс. Лицо Рафика стало еще более хмурым, чем обычно. Я хотел было извиниться за грубость выделки, мол, не нашлось подходящих материалов и инструментов, но поскольку он и так все это понимал, я промолчал.

Его критика носила скорее политический, нежели практический характер.

Чуть позже я увидел, как Рафик выбрасывает ножи, поэтому про тайник с коктейлями Молотова решил не рассказывать.

Подростком я, как и многие мои сверстники, прошел через немало загадочных стадий, из которых состоял процесс полового созревания.

Рядом с домом, где я жил тогда с родителями и братьями, был большой пустырь, заваленный стройматериалами и разрытый бульдозерами. Местные говорили, что там собирались построить новый жилой квартал, однако по какой-то причине работа застопорилась, и мы с друзьями облюбовали это место для своих игр. Официально, конечно, детям лазить туда запрещалось, но с таким количеством укромных уголков нам без труда удавалось скрываться от взрослых, будь то родители, соседи или участковый.