Орхан Памук - Дом тишины

– Ребята, что будем делать?

– Скоро папа с мамой лягут спать, пойдем видео смотреть.

– Ну нет, мы что, будем сидеть здесь весь вечер?

– Я хочу танцевать, – сказала Гюльнур, слегка пританцовывая под воображаемую музыку.

– Будем играть в покер, – предложил Фикрет.

– Я не буду.

– Поехали на Чамлыджу [43]пить чай.

– Это же пятьдесят километров!

– А я хочу танцевать, – сказала Зейнеб.

– Пошли на турецкий фильм, поприкалываемся.

– Ну давайте уже, решайте, пошли куда-нибудь.

Я наблюдал, как, отражаясь в неподвижном море, вдалеке на острове загорался и гас маяк, и предавался размышлениям, вдыхая ароматы жимолости и девичьих духов, струившиеся в воздухе.

Я думал, что люблю Джейлян, но какое-то туманное чувство, которое я никак не мог осознать, отдаляло ее от меня. Я считал, что мне следует рассказать ей о себе, как я и решил к утру лежа в кровати, но чем больше я думал, тем больше понимал, что этого «я», о котором следовало рассказать, словно вовсе не существовало. То, что я называл своим «я», было похоже на тайну за семью печатями. Казалось, во мне всегда существовало еще что-то другое, и, может быть, найдя это другое, я бы смог найти и предъявить настоящего себя, но из-под каждой печати появлялся не настоящий и не похожий на других Метин, которого я бы мог показать Джейлян таким, как есть, а следующая печать, скрывавшая его. Я подумал, что любовь толкает человека на двуличие, а между тем я решил, что смогу избавиться от этого постоянного ощущения лицемерия, так как верил, что влюблен. Скорее бы закончилось это ожидание! Но я знаю, что жду неизвестно чего. Чтобы успокоить себя, я вспомнил и по порядку перечислил свои преимущества, но это меня не утешило.

В это время остальные решили, куда идти, и я пошел вместе со всеми. Мы расселись по машинам и с гвалтом поехали в какой-то отель на дискотеку. Там не было никого, кроме нескольких дурней-туристов. Мы посмеялись над ними из-за того, что они в целом мире выбрали для отдыха такое сонное и безжизненное место.

– Тупые фрицы!

– Ребята, хочется повеселиться, что будем делать?

Они немного потанцевали, и я потанцевал с Джейлян, но ничего не случилось. Она спросила меня, сколько будет 27 на 13 и 79 на 81, я ей сказал, но она засмеялась, считая все это неважным, а когда заиграла быстрая музыка, сказала, что ей скучно, и села. Я поднялся этажом выше и, пройдя по тихим, застеленным дорожками коридорам, вошел в поразительно чистую уборную. Увидев себя в зеркале, я подумал, что все это, пропади оно пропадом, происходит со мной потому, что я верю, что влюблен в эту девушку. Мне стало противно от самого себя. Наверное, Эйнштейн в восемнадцать лет был не таким. И Рокфеллер-старший тоже, думаю, не был таким в моем возрасте. Потом я замечтался о том, как стану богатым: в Америке я когда-нибудь заработаю денег и на них куплю в Турции газету, но не доведу ее до банкротства, как наши богатые дураки, а наоборот; а потом газета мне надоест, и я буду жить, как главный герой фильма «Гражданин Кейн», я буду легендарным человеком, живущим в одиночестве… еще, черт побери, есть идея стать президентом футбольного клуба «Фенербахче». Правда, мне пришло в голову, что, став богатым, я забуду обо всех этих банальных мечтах, я ненавидел богатых, но из-за Джейлян у меня в голове все смешалось. Потом я понюхал то место у себя на рубашке, где она во время танца держала руку, и вышел из уборной. На лестнице столкнулся с нашей компанией. Они сказали, что мы едем в другое место, и все расселись по машинам.

На приборной панели в «альфа-ромео» Фикрета мигают разноцветные лампочки, указатели, знаки, стрелки и кнопки, и из-за них машина Фикрета напоминает кабину самолета. Я задумчиво посмотрел на все это. Перед выездом на трассу Стамбул – Анкара нас подрезала машина Тургая. А потом они решили устроить гонки на трех машинах до перекрестка на Гёзтепе [44]. Пытаясь обогнать остальных, мы проносились мимо грузовиков и автобусов, под пешеходными мостами, мимо заправок и заводов, стоявших по обочинам дороги, мимо отдыхавших у себя на балконах людей, мимо кафе, ремонтных мастерских, бастующих рабочих, продавцов арбузов, буфетов и ресторанчиков. Фикрет все время сигналил, все кричали и смеялись. На одном перекрестке загорелся красный свет, но Фикрет не затормозил, а свернул на прилегающую дорогу, на полной скорости чуть не въехал в чей-то «анадол», но тот в последний момент отскочил к обочине, и аварии удалось избежать.

– Этот, наверное, обгадился, поджилки затряслись!

– Обогнали уже! – крикнула Джейлян. – Всех обогнали, жми на газ, Фикрет!

– Парни, я не умереть хочу, а повеселиться, – сказала Зейнеб.

– Хочешь пожениться?!

– Вот что называется «альфа-ромео»! И на таком надо еще уметь ездить!

– Да уж, дорогой, поднажми. Мне уже все по барабану.

– «Анадол» – машина нищих!

Посмотрим, что будет потом, думал я, но ничего не случилось. Гонку выиграли мы, а потом свернули на Суадие [45]и выехали на Багдадский проспект. Я очень люблю эту улицу за то, что она откровенно выставляет напоказ свою фальшь и не скрывает своей омерзительности. Эта улица словно бы хочет сказать, что жизнь – не что иное, как постоянное двуличие. Она будто хочет показать, что все, что нас окружает, – фальшивое! Отвратительный искусственный мрамор жилых домов! Мерзкие пластмассовые рекламные стенды! Гадкие люстры на потолках! Кондитерские в пошлых огнях! Я люблю всю эту не скрывающую себя мерзость. Я тоже – ненастоящий, все мы ненастоящие, вот здорово! Я не смотрел на девушек на улице, потому что боялся, что, если какая-нибудь покажется мне красивой, мне станет грустно. Если бы у меня был «мерседес», я бы непременно подцепил на улице одну из этих девчонок. Я люблю тебя, Джейлян, и жизнь иногда тоже люблю! Мы припарковали машины и пошли на дискотеку. На входе не написано, что это дискотека, написано – клуб, но любой, кто выложит двести пятьдесят лир, может войти.

Пел Демис Руссос, и мы с Джейлян танцевали, но почти не разговаривали, и у меня ничего не вышло! Было видно, что ей было скучно, она выглядела очень задумчивой и печальной и смотрела невидящим взглядом куда-то вдаль так, будто думала не обо мне, а о ком-то другом. И тогда мне почему-то стало жаль ее, и я подумал, что буду очень сильно любить ее.

– О чем ты думаешь? – спросил я.

– Что? Я? Да так, ни о чем!

Мы еще немного потанцевали. Между нами была некая недосказанность, которую нам надо было скрывать друг от друга, и мы словно бы хотели скрыть ее своими объятиями. Но я чувствовал, что все эти мысли – неправильные. Вскоре музыка, которая, пытаясь быть печальной, была лишь плаксивой, закончилась, заиграла быстрая, и площадка заполнилась веселой танцующей толпой, жаждущей развлечений. Джейлян осталась там, а я сел и, наблюдая за людьми на танцполе, освещенными разноцветными огнями, думал: «Они так смешно трясутся, поджав коленки, и крутят головами, как курицы! Вот лопухи! Я бы мог поклясться, что они делают все это не потому, что им нравится, а потому, что так делают все! Интересно, они хоть понимают, что танцуют? Ведь их странные движения выглядят еще забавнее без музыки!» Когда я танцую, я с грустью думаю о том, что в данный момент занимаюсь ерундой, и успокаиваю себя тем, что, к сожалению, приходится проделывать все эти странные движения, чтобы понравиться этой девушке. И еще думаю, что я, кажется, становлюсь как эти дурни, но это не так, потому что в результате мне удается и быть как все, и оставаться самим собой, а ведь это редко кому удается! Я рад! Через некоторое время я тоже пошел танцевать этот идиотский танец, чтобы никто потом не сказал, что я, сидя здесь в одиночестве, изображаю задумчивого, умного юношу.