Фазиль Искандер - Кролики и удавы. Созвездие Козлотура. Детство Чика (сборник)

Чик знал, что он сильнее Боцмана, но также знал, что Боцман очень ловкий. Они стали боксировать, и первый раунд прошел на равных. Во втором раунде Христо по-гречески сказал своему братцу: «Алихора! Алихора!» Это значит: быстрей, быстрей. «Ага, – подумал Чик, – они мне навязывают темп». В журнале «Вокруг света» Чик читал много всяких рассказов про знаменитого американского боксера Джо Луиса, чемпиона мира. И Чик стал лихорадочно вспоминать, какими приемами отвечал Джо Луис, когда ему навязывали темп. Чик до того сосредоточился на воспоминаниях, что забылся и не заметил, как Боцман нанес ему резкий удар. Чик брякнулся на землю, хотя было совсем не больно.

Чик быстро вскочил, но Христо, неприятно засмеявшись, сказал: «Нокдаун!»

Смех Христо прозвучал нехорошо. Он прозвучал как знак фамильного превосходства. Чик был уверен, что, если бы он послал в нокдаун его братца, Христо и не подумал бы так засмеяться.

Но это еще полбеды. Вслед за старшим братом и Боцман рассмеялся самодовольным, наглым смехом. Смех его как бы означал: я давно знал, что Чик плохо держится на ногах. И в этом была подлость.

Чик с Боцманом никогда не дрался, но полное преимущество Чика в уличной драке Боцман давно признал. Да оно легко вычислялось. Чик спокойно поколачивал некоторых мальчиков, которые спокойно поколачивали Боцмана. Простая арифметика. И вот Чик брякается на землю от случайного удара, и Боцман издевательски смеется над ним, забывая об этом. И Чик припомнил сейчас подлый смех Боцмана.

– Анести, – сказал Чик, как бы отбрасывая чадру его прозвища, чтобы прямее видна была его бесстыжесть, – почему, когда в позапрошлом году Христо принес перчатки и мы дрались и я упал, почему ты тогда смеялся надо мной?

– Потому что ты смешно шлепнулся, – сказал Боцман с раздраженным недоумением.

– Анести, – горестно повторил Чик, как бы пытаясь терпеливо докопаться до его совести, – это же нечестно – смеяться, когда человек упал от твоего удара. Это же нечестно, Анести!

Боцман прямо-таки застыл от возмущения. Потом он яростно выплюнул из своего рта жвачку и крикнул:

– Ты посмотри! Он выигрывает и он же вспоминает! Играй!

– Хорошо, – сказал Чик.

Боцман снова подкинул монету. И Чик снова, стараясь отдалить его от своей тайны, крикнул перед самым приземлением ее:

– Решка!

Монета упала на «решку». Но, видно, Чик переборщил, и Боцман что-то заподозрил.

– Почему ты молчишь, когда пятак наверху, – спросил он, – а говоришь, только когда он возле земли?

– Все по правилам, – ответил Чик, – когда хочу, тогда и говорю.

– Нет, – сказал Боцман, – я заметил, что ты говоришь, когда пятак уже еле-еле крутится и можно разглядеть, на что он упадет.

– Не смеши людей, – сказал Чик.

Боцман подумал, подумал и решил:

– Я буду копейку кидать… Посмотрим, как ты разглядишь…

– Как хочешь, – сказал Чик.

Чик, конечно, помнил, что чем мельче монета, тем точнее она падает. Множественность вращений увеличивала точность.

Боцман подбросил копейку.

– Орел! – крикнул Чик, когда монетка была еще на взлете.

Копейка упала на землю, отскочила и замерла на «решке».

– Вот видишь, – крикнул Боцман, – я понял, что ты меня фраеруешь!

– Кидай, – сказал Чик, отдавая ему десять копеек. Боцман выиграл еще раз, а потом все проиграл до последней копейки.

Он стал играть на последнюю копейку и выиграл копейку. Стали играть на две копейки, и Боцман снова выиграл. Стали играть на четыре копейки, и Боцман снова выиграл.

С тех пор как стали играть на копейку, Чик даже не смотрел Боцману на руку. Говорил наугад. Он знал, что на копейке далеко не уедешь. Боцман снова сыграл на все деньги и все проиграл уже вместе с последней копейкой.

Он был здорово раздражен, что ему начало везти, когда у него оставалась только одна копейка. Он двинул было челюстями, чтобы немного успокоиться на жвачке, и вдруг обнаружил, что жвачки во рту нет.

– Где моя жвачка?! – крикнул он и посмотрел на Чика с таким видом, как будто Чик незаметно вытащил ее у него изо рта.

– Ты ее выплюнул! – сказал Чик.

– Подумаешь, один раз в жизни выиграл! – крикнул Боцман и, передразнивая Чика, добавил: – «Зачем ты смеялся, зачем ты смеялся?» Свалился, как гнилая груша с дерева, потому и смеялся!

Чик махнул рукой и пошел от него. Деньги приятно тяжелили карман. Монеты Боцмана, знакомясь с монетами Чика, дружески перезвякивались. Какая-то смутная неприятность чуть-чуть давала о себе знать, но монеты дружески перезвякивались, и Чик под эту музыку успокоился.

На углу большие мальчики играли в «расшибаловку». Они играли на цементном тротуаре. Когда они, став на корточки, долбили своими тяжелыми царскими пятаками уже рассыпавшуюся кучу денег, на тротуаре стоял перезвон, как в маленькой кузне: тюк! тюк! тюк! Деньги куют деньгами.

Среди ребят, следящих за игрой, Чик заметил двух сверстников. Один из них был Бочо, а другой Славик. У Славика было нежное румяное лицо, и он нравился девочкам. За все это он получил прозвище Суслик.

Суслик жил рядом, напротив стадиона. Он учился в одной школе с Чиком, но в другом, параллельном классе. Год назад он вместе с родителями переехал в Мухус из Москвы. Сначала ребята не верили, что он из Москвы. Многие приезжие мальчики норовили выдать себя за москвичей. Иной приедет из Краснодара или даже из Армавира, а норовит выдать себя за москвича. Однако вскоре пришлось поверить. Иногда он выходил из дому прямо в носках, без обуви. Сидит себе на крылечке в носках или даже гоняет в футбол в носках. Ему было не жалко носков. На такой шик мог решиться только москвич.

Славик был единственным сыном своих родителей. Его отец и мать оба работали в обезьяньем питомнике. Они были ученые. Профессорская семья, говорили на улице Чика. Это была единственная профессорская семья, о которой слышал Чик. Чик точно не знал, оба родителя Славика профессора или каждый из них полупрофессор и потому в целом семья профессорская.

Да, Суслик был хорошенький и нравился девочкам. Но у него была странная привычка: что ни скажет – хохоток.

В первое время Чику как-то чудно было слышать этот хохоток. Он сперва даже думал, что в словах Славика, вероятно, скрыта какая-то острота, понятная в Москве, но еще непонятная в Мухусе. «Айда пить лимонад! Ха! Ха!», «Пошли на бартеж! Ха! Ха!», «Махнули на море! Ха! Ха!».

Потом Чик догадался, отчего это – избыток здоровья, благополучия, богатства. Казалось, вокруг Суслика роятся миллионы пылинок счастья и заставляют его все время чихать смехом. Чик чувствовал, что Суслика что-то неуловимое связывает с Оником. Но Оник никогда не доходил до того, чтобы бессмысленно хохотать. А уж если бы он вздумал выйти в носках на улицу и гонять в футбол, тут бы его отец, Богатый Портной, завопил бы на весь город.