Эрих Мария Ремарк - Возвращение с Западного фронта (сборник)

Вазер не обратил внимания на эту реплику.

– Посмотрите, какие линии! – восторженно продолжал он. – Как она жмется к земле! Стрела, молния! На мой взгляд, восемь цилиндров – и то уже слишком много! Тут тебе уже не скорость, а фантастика!

Розенфельд разразился ироническим хохотом:

– Интересно, как вы втиснетесь в этот детский гробик? Поймите же, Вазер, ваша «лянчия» – автомобиль для лилипутов. Представьте себе такую картину: с вами красивая женщина в длинном вечернем платье, скажем, из золотой парчи или с блестками, в дорогой шубке. Вы выходите с ней из ресторана «Максим». На дворе декабрь, снег, кругом все раскисло, и вдруг у тротуара стоит этот жалкий радиоприемник на колесах… Ну можно ли поставить себя в более смешное положение?!

Вазер залился краской.

– Подобные видения возникают только в голове капиталиста! Розенфельд, умоляю вас! Вы мечтаете о локомотиве, но не об автомобиле. Как вообще может нравиться этакий мамонт? Пусть на нем разъезжают разные коммерческие советники! Но ведь вы-то еще молоды! Уж если хотите тяжелую машину, Бог с вами, – возьмите «дэляэ». Свои 160 в час он развивает запросто.

– «Дэляэ»? – Розенфельд презрительно фыркнул. – Чтобы каждую минуту свечи забрасывало маслом? Вы это имеете в виду?

– Ни в коем случае! Если, конечно, вы умеете ездить! «Дэляэ» – это гепард, снаряд. А как поет его двигатель! От такой музыки просто пьянеешь! Но уж если вам нужно нечто совершенно сказочное, пожалуйста, – возьмите новый «супертальбо»! Играя и шутя, дает сто восемьдесят в час! Это действительно стоящий автомобиль!

Розенфельд взвизгнул от возмущения:

– «Тальбо»! Только его мне не хватало! Эту тачку я и даром не возьму. У нее такая высокая степень сжатия, что при езде по городу двигатель непрерывно кипит! Нет, Вазер, я продолжаю настаивать на «кадиллаке». – Он снова повернулся к витрине «Дженерал моторз». – А уж о качестве я не говорю! Пять лет можете не поднимать капот! Что же касается комфорта, Вазер, то одни лишь американцы знают в нем толк. А какой бесшумный мотор! Его вообще не слышно!

– Чудак-человек! – воскликнул Вазер. – А я как раз хочу слышать мотор! Когда он, подлец, нервно рокочет, то никакой другой музыки не надо!

– Тогда обзаведитесь трактором! Тот еще сильнее громыхает!

Вазер возмущенно уставился на Розенфельда.

– Послушайте, – тихо сказал он, с трудом сдерживая себя. – Предлагаю вам компромисс: «мерседес» с компрессором! Он и тяжелый, и породистый! Согласны?

Розенфельд презрительно махнул рукой:

– Не пойдет! И не старайтесь! «Кадиллак», и больше ничего!

И снова погрузился в созерцание грузного изящества черного автомобиля на поворотном кругу. Вазер в отчаянии огляделся. Тут он заметил Керна и Рут.

– Послушайте, Керн, – сказал он, – если бы вы могли выбирать между «кадиллаком» и новым «тальбо», что вы предпочли бы? Конечно же «тальбо», не так ли?

Розенфельд обернулся.

– Конечно же, «кадиллак», какие тут могут быть сомнения!

Керн ухмыльнулся:

– Я бы вполне удовлетворился маленьким «ситроеном».

– «Ситроеном»? – Оба автоэнтузиаста посмотрели на него как на паршивую овцу.

– Или даже велосипедом, – добавил Керн.

Оба специалиста обменялись быстрым взглядом.

– Ах вот оно что! – презрительно заметил Розенфельд, мгновенно остыв. – Вы просто ничего не смыслите в машинах.

– Да и в автомобильном спорте ничего не понимаете, – раздраженно добавил Вазер. – Что ж, есть, например, люди, интересующиеся почтовыми марками.

– Да, в частности, я, – весело сказал Керн. – Особенно если на них нет штемпеля гашения.

– Тогда извините, пожалуйста! – Розенфельд поднял воротник пиджака. – Перейдемте, Вазер, на ту сторону. Там недалеко представительство компаний «Альфа Ромео» и «Испано». Посмотрим новые модели. – Примиренные невежеством Керна, они дружно зашагали прочь в своих заношенных костюмах. Им хотелось поспорить еще немного о некоторых гоночных машинах. Спешить им было некуда – ни у того, ни у другого не было денег на ужин.

Керн проводил их радостным, доброжелательным взглядом.

– Знаешь, Рут, а все-таки человек – это чудо, правда?

Она рассмеялась.

Керн не мог найти работу, хотя предлагал свои услуги везде. Даже поденная работа за двадцать франков и та оказалась недосягаемой мечтой. Через две недели деньги кончились. Небольшие пособия, получаемые Рут от еврейского комитета, а Керном от смешанного еврейско-христианского, составляли в общей сложности не более пятидесяти франков в неделю. Керн договорился с хозяйкой, что за эту сумму они сохранят за собой обе комнатки и по утрам будут получать кофе и хлеб.

Он продал свое пальто, чемодан и остатки подарков Потцлоха. Затем были проданы вещи Рут – кольцо матери, платья и узкий золотой браслет. Оба не очень печалились по поводу этих утрат – ведь они жили в Париже, и этого было достаточно. Была надежда на будущее, и было чувство безопасности. В Париже, городе, давшем приют всем эмигрантам двадцатого века, царил дух терпимости. Здесь можно было умереть с голоду, но людей преследовали ровно настолько, насколько это было абсолютно необходимо. И этим стоило дорожить.

Однажды в воскресенье Марилл повел их в Лувр. В эти часы вход был бесплатным.

– Сейчас зима, и надо как-то убить время, – сказал Марилл. – Какие, собственно, у эмигранта проблемы? Голод, жилье и время, которое некуда девать, – ведь работать ему запрещено. Голод и забота о крыше над головой – вот два смертельных врага. С ними он должен бороться. Но время… Огромное, пустое, бесполезно уходящее время; этот притаившийся враг разъедает и подтачивает энергию, нескончаемое ожидание рождает усталость, а смутный страх парализует силы. Оба первых врага атакуют эмигранта в лоб, и ему приходится либо обороняться от них, либо погибнуть; время же атакует и разлагает его. Вы оба молоды. Так не торчите же попусту в различных кафе, не скулите, не поддавайтесь усталости! Если иной раз станет невмоготу, отправляйтесь в великий зал ожидания Парижа – в Лувр. Зимой там хорошо топят. Уж лучше горевать, стоя перед картиной Делакруа, Рембрандта или Ван Гога, нежели сидеть за рюмкой водки или предаваться бесплодным сетованиям и бессильной ярости. Это говорю вам я, Марилл, который, вообще говоря, тоже предпочитает рюмку водки. Иначе я не стал бы читать вам нравоучений.

Они пошли по залам Лувра, любуясь зарей и рассветом искусств. Шли мимо веков, мимо каменных египетских фараонов, греческих богов, римских цезарей, мимо вавилонских алтарей, персидских ковров, фламандских гобеленов, мимо картин, созданных людьми великого сердца – Рембрандтом, Гойей, Греко, Леонардо, Дюрером, шли через бесконечные залы и коридоры, пока не добрались до комнат, где висели полотна импрессионистов.