Габриэль Маркес - Проклятое время

Окруженная цементной стеной площадка и была кинозалом. Половину партера укрывал навес из оцинкованного железа, трава, заплеванная окурками и жвачкой, словно заново возрождалась каждое утро.

Вдруг скамейки из необструганных досок и железная решетка, отделявшая партер от галерки, поплыли перед его глазами, и он, взглянув на белый прямоугольник экрана, почувствовал, как на него накатывает волна дурноты.

Свет погас, и ему стало легче. Оглушающая музыка, доносившаяся из громкоговорителя, прервалась, но зато сильней завибрировал движок, установленный в деревянной будке рядом с кинопроектором.

Перед началом фильма показали рекламные диапозитивы. Несколько минут сумрак колебали приглушенный шепот, топот ног и короткие смешки. На алькальда напал страх, и он подумал, что этот приход зрителей в темноте, по сути дела, настоящая демонстрация протеста против жестких правил, установленных падре Анхелем.

Мимо проходил владелец кинотеатра, алькальд узнал его по запаху одеколона.

– Разбойник, – прошептал алькальд, хватая его за руку, – придется тебе платить специальный налог.

Смеясь сквозь зубы, владелец кинотеатра сел рядом.

– Картина вполне подходящая, – сказал он.

– По мне, так лучше бы все картины были неподходящие, – сказал алькальд. – Высокоморальные фильмы – самые скучные.

– Несколько лет назад к колокольной цензуре относились не особенно серьезно, но каждое воскресенье во время большой мессы падре Анхель называл с амвона имена отступниц, нарушивших на неделе его запрет, и изгонял их из церкви. – Выручала задняя дверь, – сказал владелец кино.

Алькальд, глаза которого уже следили за кадрами старого киножурнала, заговорил, делая паузы каждый раз, когда на экране появлялось что-нибудь интересное.

– В общем, разницы нет, – сказал он. – Священник не дает причастия женщинам в платьях с короткими рукавами, а они все равно продолжают ходить без рукавов и надевают фальшивые длинные накладные, когда идут только к мессе.

После журнала дали анонс фильма следующей недели. Они молча досмотрели его до конца, и тогда владелец кинотеатра наклонился к алькальду.

– Лейтенант, – прошептал он ему на ухо, – купите у меня это хозяйство.

Алькальд не отрываясь смотрел на экран.

– Нет смысла.

– Для меня нет, – сказал владелец кинотеатра. – А для вас будет золотое дно. Разве не понимаете? К вам священник со своим трезвоном не сунется.

Подумав, алькальд ответил:

– Заманчиво.

Однако ничего конкретного не обещал, а положил ноги на скамью впереди и углубился в перипетии запутанной драмы, которая, по его мнению, в конечном счете не заслуживает и четырех ударов колокола.

Выйдя из кино, он зашел в бильярдную, где в это время разыгрывалась лотерея. Было жарко, из приемника лилась нестройная музыка. Алькальд выпил бутылку минеральной воды и отправился спать.

Он шел, ни о чем не думая, по берегу. Слушая глухое урчание поднявшейся реки, он ощущал в темноте исходивший от нее запах большого зверя. Уже у себя дома, перед дверью спальни, он вдруг остановился, отпрянул назад и выдернул из кобуры револьвер.

– Выходи на свет, – приказал он, – или я тебя выкурю.

Из темноты прозвучал нежный голосок:

– Лейтенант, нельзя быть таким нервным.

Он стоял не двигаясь, готовый выстрелить, пока та, которая скрывалась внутри, не вышла на свет и он не узнал ее. Это оказалась Кассандра.

– Ты была на волосок от смерти, – сказал алькальд.

Они пошли в спальню. Довольно долго Кассандра говорила, перескакивая с одной темы на другую. Она уже сидела в гамаке, сбросила, разговаривая, туфли и теперь с веселой развязностью рассматривала у себя на ногах покрытые огненно-красным лаком ногти.

Сидя напротив и обмахиваясь фуражкой, алькальд корректно поддерживал разговор. Он снова курил. Когда пробило двенадцать, она откинулась в гамаке на спину, протянула к нему руку в позвякивающих браслетах и легонько ущипнула за нос.

– Уже поздно, малыш, – сказала она. – Гаси свет.

Алькальд улыбнулся.

– Я звал тебя не для этого, – сказал он.

Она не поняла.

– На картах гадаешь? – спросил алькальд.

Кассандра села.

– Конечно, – сказала она.

И потом, уже сообразив, надела туфли.

– Только у меня нет с собой колоды, – сказала она.

– Бог помогает тому, кто сам себе помогает, – улыбнулся алькальд.

Он вытащил из глубины сундука захватанную колоду карт. Она серьезно и внимательно оглядела каждую карту с обеих сторон.

– Мои лучше, – сказала она. – Но все равно самое важное – это как они лягут.

Алькальд пододвинул столик и сел напротив; Кассандра начала раскладывать карты.

– Любовь или дела?..

Алькальд вытер вспотевшие ладони.

– Дела, – ответил алькальд он.

Под навесом флигеля падре Анхеля укрылся от дождя беспризорный осел и всю ночь бил копытом в стену спальни. Неспокойной выдалась ночь. Только на рассвете падре Анхелю удалось наконец заснуть; пробудился он с таким чувством, будто весь покрыт пылью. Уснувшие под дождем туберозы, резкая вонь отхожего места и помрачневшие после пяти ударов колокола своды церкви – все казалось в сговоре для того, чтобы сделать это утро невыносимым.

Падре Анхель переодевался к мессе в ризнице, откуда отчетливо слышал, как Тринидад собирает свой урожай дохлых мышей, а в церковь между тем, как и каждое утро, тихо проходят женщины. Во время мессы раздражение его усилилось; ошибки служки, его отвратительная латынь привели к тому, что к концу службы падре Анхель испытал предчувствие неминуемого краха, беспросветную тоску, терзавшую его в самые недобрые моменты жизни.

Он направлялся к завтраку, когда путь ему преградила ликующая Тринидад.

– Сегодня еще шесть попались! – восхитилась она, показывая коробку с трупиками мышей.

Падре Анхель попытался стряхнуть с себя уныние.

– Великолепно, – ответил он. – Теперь нам надо только найти норки, и тогда мы избавимся от них окончательно.

Но Тринидад уже нашла норки. Она рассказала, как в разных местах храма, особенно в звоннице и у купели, отыскала их и залила асфальтом. Этим утром она видела, как о стену билась обезумевшая мышь, тщетно проискавшая всю ночь вход к себе в дом.

Они пошли по мощенному камнем дворику, где уже распрямлялись первые туберозы. Тринидад задержалась, бросая мышей в отхожее место. Войдя в свою комнату, падре Анхель снял салфетку, под которой каждое утро, словно по волшебству, появлялся завтрак, присылавшийся ему из дома вдовы Асис, и приготовился есть.

– Да, чуть не забыла: мне не удалось купить мышьяк, – сообщила, входя к нему в комнату, Тринидад. – Дон Лало Москоте говорит, что не продаст его без рецепта врача.

– Но в мышьяке уже нет надобности, – сказал падре Анхель. – Они теперь задохнутся в своих норах.