Джек Керуак - Сатори в Париже. Тристесса (сборник)

В баре такая женщина, милая сорокалетняя рыжая испанка, amoureuse [16], которая мной как-то по-настоящему проникается, хуже того – и принимает меня всерьез, и на самом деле назначает нам свидание, чтобы встретиться наедине: я напиваюсь и забываю. Из динамика льется нескончаемый американский современный джаз с пленки. Чтоб как-то оправдаться за то, что забыл встретиться с Валарино (рыжей испанской красавицей), я покупаю ей на Quai гобелен, у юного голландского гения, десятка (у голландского гения, чье имя по-голландски, Бере, по-английски означает «причал»). Она объявляет, что переделает всю свою комнату из-за него, но к себе меня не приглашает. Что я бы с нею сделал, в сей Библии будет непозволительно, однако читалось бы оно ЛЮБОВЬ.

Я так злюсь, что иду в кварталы блядей. Вокруг роится мильон апашей с кинжалами. Захожу в вестибюль и вижу трех дам ночи. Со злонамеренной английской ухмылкой объявляю «Sh’prend la belle brunette» (Беру хорошенькую брюнетку) – Брюнетка протирает глаза, горло, уши и душу и говорит «Хватит уже с меня такого». Я с топотом удаляюсь и вынимаю свой ножик Швейцарской Армии с крестом на нем, ибо подозреваю, что за мной следят французские гоп-стопщики и бандиты. Сам себе палец порезал и кровищей все вокруг залил. Возвращаюсь к себе в гостиничный номер, заляпав кровью весь вестибюль. Швейцарка теперь меня спрашивает, когда я уже съеду. Я отвечаю «Уеду, как только удостоверю свою семью в библиотеке». (А про себя добавляю: «Да что ты знаешь про les Lebris de Kе́rouacks и девиз их Люби Страдай и Трудись, тупая ты старая Буржуазная кошелка».)

И вот я иду в библиотеку, la Bibliothе́que Nationale [17], проверить список офицеров в Армии Монкальма, 1756, Квебек, а также словарь Луи Морери, а также Père [18]Ансельма и т. д., всю информацию о королевском доме Бретани, а этого там вообще нет, и наконец в Библиотеке Мазарини старая милая мадам Ури, главный библиотекарь, терпеливо объясняет мне, что нацисты разбомбили и сожгли все их французские бумаги в 1944-м, а я про это в своем рвении позабыл. И все равно чую в Бретани что-то подозрительное – Явно же де Керуак должен быть где-то во Франции записан, если его уже записали в Британском музее в Лондоне? – Я ей это говорю —

В Bibliothèque Nationale нельзя курить даже в туалете и слова поперек не вставишь секретаршам, и там национальная гордость «учеными», что сидят все и списывают из книжек, а Джона Монтгомери и на порог не пустят (Джон Монтгомери, который забыл спальник, забираясь на Маттерхорн, а в Америке он лучший библиотекарь и ученый, сам англичанин) —

Тем временем нужно возвращаться и посмотреть, как там поживают благовоспитанные дамы. Таксист у меня Ролан Сан-Жанн-д’Арк де ла Пуселль, и он мне рассказывает, что все бретонцы «тучны», как я. Дамы целуют меня в обе щеки по-французски. Бретонец по фамилии Гуле со мной напивается, молодой, двадцать один, голубые глаза, черные волосы, и вдруг хватает Блондинку и ее пугает (а другие парняги подстраиваются), чуть не насилует, чему я и другой Жан, Тассар, кладем конец: «Ладно тебе!» «Arrète!» [19]—

«Остынь», прибавляю я.

Она слишком прекрасна, неописуемо. Я сказал ей «Tu passé toutes la journе́e dans maudite салоне красоты?» (Ты весь день торчишь в чертовом салоне красоты?)

«Oui» [20].

Меж тем я спускаюсь в знаменитые кафе на бульваре и сижу там, глядя, как мимо течет Париж, такие хепаки молодые люди, мотоциклы, заезжие пожарники из Айовы.

Арабская девочка идет со мной на свиданье, я приглашаю ее посмотреть и послушать исполнение Моцартова «Реквиема» в старой церкви Сен-Жермен-де-Пре, о котором узнал из предыдущего своего визита и увидел плакат с его объявлением. Там полно людей, толпа, мы платим у двери и входим в явно самое distinguе́ [21]сборище в Париже в этот вечер, и, как я говорю, снаружи туманится, а ее носик мягким крючком располагает под собой розовые губки.

Я учу ее Христианству.

Погодя мы с ней обнимаемся немного, и она идет домой к родителям. Хочет, чтоб я взял ее с собой на пляж в Тунис, интересно, меня заколют арабы, ревнивые на пляже Бикини, а в ту неделю Бумедьенн заместил и замесил Бен Беллу и ничего себе там заварушка наверняка, а у меня, к тому ж, теперь нет денег, и интересно, зачем ей это: – Мне говорили, где балдеть на пляжах Марокко.

Ну просто не знаю.

Думается мне, женщины меня любят, а потом понимают, что я пьян всем белым светом, и от этого вынуждены осознать, что я не могу сосредоточиться только на них, надолго, от этого ревнуют, а я дурень, Влюбленный в Бога. Да.

Кроме того, распутство не мой антрекот, я от него краснею: – все зависит от Дамы. Она была не в моем стиле. Французская блондинка была в моем, но слишком для меня юна.

В грядущие времена меня будут знать как дурня, что поперся в Монголию верхом на пони: Чингисхан, он же Монгольский Идиот, этот вот . Ну а я не идиот, и дамы мне нравятся, и я любезен, но неполитесан, как Ипполит, кузен мой из России. Старый автостопщик в Сан-Франциско, прозваньем Джо Ихнат, провозгласил, что у меня древнее русское имя, означающее «Любовь». Керуак. Я сказал «Значит, они отправились в Шотландию?»

«Да, потом в Ирландию, потом в Корнуолл, Уэльс, и Бретань, потом остальное ты знаешь».

« Руз кое?»

«Значит Любовь».

«Шутишь».

– О и потом я понял, «конечно, из Монголии и от Ханов, а до этого, Эскимосов Канады и Сибири. Все возвращается вокруг света, не говоря уже о Переселяющей-Мысль Персии». (Арийцы.)

В общем, я с бретонцем Гуле отправился в зловредный бар, где сотня разнообразных парижан жадно слушали крупную свару между белым человеком и черным человеком. Я свинтил оттуда быстро и оставил его на произвол его судьбы, снова с ним встретился в «La Gentilhommiére» , что-то от драки, должно быть, вылилось наружу, либо же, нет, меня там не было.

Лютеция городок лютый.

Суть же дела в том, что как ты можешь быть Арийцем, когда ты Эскимос или Монгол? У старика Джо Ихната в голове сплошь бурые говешки, если речь не о России. Старика Джо Толстого надо было подбирать.

Зачем о таком талдычить? Потому что моей учительницей начальных классов была мисс Динин, которая теперь Сестра Мария Св. Иакова в Нью-Мексико (Иаков был сыном Марии, как Иуда), и она писала: «Джека и сестру его Кэролин ( Ti Nin [22]) я хорошо помню как дружелюбных, покладистых детей с необычайным обаянием. Нам говорили, что родня их произошла из Франции, а фамилия их была де Керуак. Мне всегда казалось, что в них есть достоинство и утонченность аристократии».

Я это поминаю показать, что манеры на белом свете еще сохранились.

Мои же манеры, по временам отвратительные, могут быть милы. С возрастом я стал пьянью. Отчего? Оттого, что мне нравится экстаз рассудка.