Джек Керуак - Море – мой брат. Одинокий странник (сборник)

Теперь Эверхарт постепенно понимал, отчего жизнь казалась такой бесчувственной, преисполненной абсолютным отсутствием цели в Нью-Йорке, в спешке и речах преподавательских дней, – он никогда не делал паузу, дабы что-нибудь постичь, не говоря уж об одиноком сердце старика и даже идеализме, с которым он в семнадцать лет ораторствовал, представляя движение рабочего класса на площади Колумба по субботам. Все это он потерял, ибо чересчур болезненная чувствительность не выносила каждодневных разочарований… жалоб отца, колкостей антикоммунистов и живучей социальной апатии, которая отвечала на них лишь флегматичным молчанием. Несколько ударов током из непредсказуемого плавкого предохранителя жизни – и Эверхарт задрал лапки и удалился в академическую изоляцию. Но разве царство академической изоляции не доказывало, что все проходит и обращается в прах? В каком это сонете Шекспир звучно говорил о том, что время «развеет каменщиков труд?» [23]Должен ли человек быть терпеливым и жить вне времени или стать пешкой в его руках? Какая польза человеку пускать корни глубоко в общество, кое, несомненно, глупо и переменчиво.

И однако теперь Билл неохотно признавал, что даже у Уэсли Мартина была цель, и цель эта – идеальная жизнь – жизнь в море, – Торо [24], служащий простым матросом. Убеждение привело Уэсли в море; смятение привело в море Эверхарта.

Интеллектуал в тупике, Эверхарт, старейший сорняк общества, а вдобавок сообразительный человек нового времени минус классовая совесть. Более того, сын без совести и влюбленный без жены. Пророк без веры, учитель без мудрости, а посему жалкое подобие человека.

Ну, теперь все будет иначе… быть может, перемена даст ему необходимую перспективу. Безусловно, взять отпуск из неуклюжей книжной жизни не было глупостью, как может считать другая часть его натуры! Разве неправильно в рамках совести обращаться со своей жизнью так, как он выбрал и свободно пожелал? Он по-прежнему молод, мир еще может распахнуть ворота, как в ту ночь в Карнеги-холле в 1927-м, когда Эверхарт впервые услышал вступительные такты Первой симфонии Брамса! Да! Как мир открывал ему свои двери столько раз в юности и плотно закрыл на бурном третьем десятке, будто по слову безжалостного и недружелюбного привратника.

Сейчас ему тридцать два, и он внезапно осознал, что был дураком, да, пускай даже обаятельным дураком, пресловутым Коротышкой с учеными теориями и нездоровой бледностью учителя жизни… а не жильца жизни. Не Томас ли Вулф поразил его короткой вспышкой в двадцать шесть, наполнил новой любовью к жизни, пока до него постепенно не дошло, что Том Вулф – как в восхищенном согласии подтверждали коллеги – безнадежный романтик? И что теперь? Что, если успех был единственной целью Вулфа?.. если жизнь – по существу борьба, почему бы не бороться за успех, почему бы в таком случае не добиться успеха! Вулф позабыл сказать, кому обязан успехом… и это, хоть и было проблемой, несомненно, решаемо, решаемо в самом духе его стремления к успеху. Вулф озвучил старый крик нового мира. Войны приходят, войны уходят! Билл ликовал, этот крик – восстание против сил зла, что вкрадывается под личиной покорности злу, этот крик – отрицание не-добра и призыв к добру. А он, Уильям Эверхарт, всем своим бытием нырнет ли в новый мир? Полюбит ли? Станет ли трудиться? Сражаться, боже ты мой?

Билл сел и робко ухмыльнулся.

– Ей-богу, – вслух пробормотал он, – я бы мог!

– Что мог? – спросил другой матрос, который проснулся и сидел на краю койки, болтая ногами.

Билл застенчиво повернул к нему лицо, смеясь:

– Ой, я просто бормотал себе под нос.

Молодой моряк не ответил. После напряженной паузы он наконец заговорил:

– Твой первый рейс?

– Да.

– А час-то который? – спросил юноша.

– Около девяти.

Снова наступила тишина. Билл чувствовал, что лучше объяснить свое странное поведение, пока его товарищ по кубрику не счел его сумасшедшим, но никакого объяснения в голову не приходило. Молодой моряк, очевидно, значения инциденту не придал: поинтересовался, почему, черт побери, они не напиваются на берегу.

Эверхарт объяснил, что встретится с двумя другими матросами через полчаса.

– Ну, я буду в столовой. Захватите меня по дороге, – наказал юноша. – Меня зовут Итингтон.

– Ладно, так и сделаем. Меня зовут Эверхарт.

Молодой лениво побрел прочь.

– Рад встрече, – сказал он и вышел.

Билл спрыгнул с койки и подошел к раковине глотнуть воды. Наклонился, высунулся в иллюминатор, повернул голову к корме, посмотрел вдоль эллинга. Гавань была спокойна и темна, лишь скопление огней сияло далеко на другой стороне, освещая ночной смене огромный сухой док. Два огонька, красный и синий, мирно гонялись друг за другом на темной плоскости залива, и тихонько вхолостую урчал мотор катера. Из отчасти затемненного Бостона донесся низкий и долгий вздох жизни.

– Ей-богу! – сказал Билл сам себе. – Давно со мной такого не бывало. Если бороться за новый мир, где лучше быть, чем на торговом судне, полном военного груза? И если строить планы новой жизни, где лучше их продумать, чем в море – на отдыхе от жизни, – а затем вернуться загорелым, крепким и духовно подготовленным к этим проклятым лживым трюкам!

Он молча мерил шагами кубрик.

«А когда вернусь, – думал он, – буду смотреть в оба… если есть в этой войне что-то неискреннее, я это почувствую, ей-богу, и поборю! Когда-то у меня были идеи – во мне была искра: погодим и увидим. Я готов ко всему… Господи, даже не верится, давно я не был так абсолютно безрассуден, но это весело, это ново, и, черт возьми, это живительно».

Билл остановился посреди кубрика и с любопытством его оглядел, поправляя очки:

– Корабль, ей-богу! Интересно, когда отчалим…

Смеющиеся голоса нарушили его мечтания. По трапу спускались Ник Мид и Уэсли.

– Готов, мужик? – крикнул Уэсли. – Пойдем выпьем виски у моего старика!

– Готов, – сказал Билл. – Сижу вот, пытаюсь привыкнуть к тому, что я на судне…

Они спустились по трапу в столовую. За одним столом сидели и пили кофе солдаты.

– Кто они? – с любопытством спросил Билл.

– Орудийный расчет, – протараторил Мид.

Молодой Итингтон сидел один с чашкой кофе. Билл махнул ему:

– Идешь? – крикнул он, тихо добавив Уэсли: – Он в моем кубрике. Не возражаешь, если он с нами?

Уэсли махнул рукой:

– Бесплатная выпивка! Чем больше, тем веселее.

Они прошли камбуз с алюминиевыми котлами, кухонной утварью по переборкам, массивной плитой и буфетной стойкой. Громила-кок заглядывал в котел, зажав в зубах кукурузную трубку. Этот рослый чернокожий стоял, раздумывая над горячим супом, и басом напевал себе под нос странную мелодию.