Александр Володин - С любимыми не расставайтесь! (сборник)

– Иными словами, Рассел утверждает, – сказал один старик, – что такой комплекс состоит из ингредиентов, большинство которых может быть членом многих других комплексов.

– Естественно, – сказал другой старик.

– Весьма зыбкое рассуждение, – сказал третий старик.

– Рассел – идеалист, – сказал кто-то из глубины комнаты, и старики весело и вежливо посмеялись.

Настя посмотрела уже с тоской на дверь, но Нина Сергеевна в это время кого-то к ней подвела, договаривая:

– …ее танцевать.

Это был молодой человек, который, судя по всему, уже крепко выпил.

– Я плохо танцую, – сказала Настя.

– Я тоже, – ответил он и пошатнулся.

По голосу это был тот, кто сказал, что Рассел идеалист.

Старики задвигали стулья и столы, уважая тот факт, что кто-то на свете еще танцует. Они, впрочем, тут же забыли о танцующих и продолжали свой разговор.

– Рассел – это борец за мир? – спросила Настя своего партнера.

– Борец.

Они благополучно дотанцевали, правда, когда пластинка кончилась, тот все еще продолжал танцевать.

– По-моему, я немного упился, – сказал Настин партнер. – И я теперь понял почему. Старики чокаются и ставят, а я чокаюсь – и выпиваю. Я не сразу это заметил.

Настя усадила его на стул и сказала:

– Вот и все. Я пошла.

– Я вас не пущу, – неубедительно сказал молодой человек.

– У меня мама больна, мне надо домой, – объяснила ему Настя.

Партнер поднялся.

– Тогда я вас провожу.

– Вы же пьяный. Сидите себе.

И быстренько, чтобы ни с кем не прощаться, пошла в прихожую. Однако, когда она уже надела пальто, туда выбрался партнер.

– Где мое пальто? – спросил он.

– Зачем вам пальто, вы на ногах не стоите!

– Мне все равно здесь надоело, я ухожу.

Настя внимательно посмотрела на него.

– Ну, давайте выйдем, там будет видно. Это не ваше пальто?

– Мое, – сказал парень, но, надев его, покачал головой. – Нет.

Потом сунул руку в карман, достал какую-то бумажку и переменил мнение:

– Мое.

Они вышли на улицу.

– Вы где живете, далеко? – спросила Настя.

– Я вас провожу, – настаивал парень.

– Ну что ж, давайте попробуем. Вас как звать?

– Толя.

– Настя. Очень приятно.

Она помогла Толе взобраться в троллейбус. Там он задремал, но Настя разбудила его и вывела из машины.

У самой двери она повернула его лицом к себе, посмотрела серьезно.

– Мы зайдем ко мне. Вы меня сейчас понимаете?

– Понимаю.

– У меня больна мама, надо очень тихо. Мы попьем чаю, вы отдохнете и поедете домой. Но только условие – не разговаривать. Вы нетрезвый, мне будет неудобно перед мамой. Сидите спокойно, хорошо?

– Хорошо, – сказал Толя и попробовал обнять Настю. Но она оттолкнула его:

– Что это!

Толя виновато понурился.

– Ну ладно, я не обиделась, – сказала Настя и отперла дверь.

В прихожей она помогла Толе снять пальто, спросила:

– У тебя расческа есть?

Он достал расческу. Настя взяла ее, причесала Толю по своему вкусу. Он стал поскромней и попроще, чем был на вечеринке. И вообще он выглядел неплохо. Настя была довольна.

Направляя Толю, чтобы ничего не задел, Настя ввела его в комнату.

Мать не спала: у ее постели сидела соседка, тетя Оля.

Мать посмотрела на дверь и одобрительно улыбнулась, но так, что это могла заметить только дочка. В маминых глазах появилась даже надменная гордость, но такая, что ее могла заметить только тетя Оля.

– Вот и хорошо, – сказала тетя Оля. – Дочка пришла с молодым человеком, теперь вам будет весело, я могу идти…

Она вышла в прихожую, потрогала Толино пальто – хорошее пальто – и, в душе пожелав девушке счастья, пошла к себе.

А Настя и Толя сидели за столом, пили чай.

– Там было так весело, – рассказывала Настя. – На вечеринках редко бывает весело, а сегодня прямо очень хорошо, правда, Толя? – И не дожидаясь ответа: – И никто не напился, и рано разошлись… Да, я же не познакомила вас! Это – Толя, а это моя мама.

Толя привстал и кивнул матери по уговору молча.

– Вы сидите, – сказала мать. – А я сплю. Мне спать – главное лекарство.

И закрыла глаза. Но из-под прикрытых век она долго смотрела на молодых.

Они пили чай молча, видно, уже наговорились или не хотели ей мешать.

Толя был тихий, скромный человек. Это мать больше всего ценила в людях.

Он что-то хотел сказать, но Настя приложила палец к губам, – так и не сказал. Вежливый парень, скромный. И слушается ее, это хорошо.

– Толя, ты спишь, – сказала Настя. – Отправляйся-ка лучше домой, пойдем.

Они вышли в прихожую.

– Я, кажется, здорово сегодня надрался, – сказал Толя, застегивая пальто.

– Ничего, все хорошо, – шепнула ему Настя и поцеловала в щеку. – Домой доберешься?

– Как-нибудь.

Она вывела его на лестницу.

Толя вдруг обернулся, сказал серьезно и трезво:

– Спасибо, Настя.

– За что!

– Вы знаете – Нина Сергеевна вам, наверно, сказала, – у меня неприятность по работе, довольно активное невезение. И вы так меня пытались утешить, так деликатно… Вы хороший человек.

Насте захотелось погладить его по голове. Она смотрела на его голову и не решалась. Но потом подумала, что он все равно пьяный, – и погладила.

– А как мы встретимся? – спросил он.

Настя пожала плечами, словно и не думала о том, словно ее и не заботил этот вопрос.

– Мы должны встретиться, это обязательно, – повторил Толя. – Я вам позвоню.

– A у меня телефона нет.

– Тогда вы мне позвоните, я вам запишу номер.

– Не надо, – быстро сказала Настя.

– Почему?

– Ну, не надо.

– Нет, я все-таки напишу.

Он достал из кармана газету, написал на ней номер телефона и отдал ей.

Она проследила, как он спустился по лестнице, и вернулась.

– Вежливый парень, – сказала мать. – Скромный.

– Хороший, – согласилась Настя.

Она придвинула к изголовью матери стул, поставила ей на ночь воду.

– Капли принимала?

– Пила, пила, ложись.

Настя погасила свет.

– И давно ты с ним дружишь?

– Давно уж, не помню…

– Что ж он не заходит?

– Стесняется.

– Ты скажи ему.

– Скажу.

Настя лежала у окна, слабо освещенная уличным фонарем, с открытыми глазами. Она смотрела рассеянно прямо перед собой. Просто на стену.

А на стене висела картинка, иллюстрация к сказке Пушкина о мертвой царевне.

На эту картинку тоже падал с улицы свет, поэтому она была ясно видна, она и сама как будто светилась. На ней было изображено, как на шести чугунных цепях «во мгле печальной гроб качается хрустальный, и в хрустальном гробе том спит царевна мертвым сном».

Художник учел указание поэта, что «она как под крылышком у сна так тиха, свежа лежала, что лишь только не дышала», и такою ее нарисовал.

Настя усмехнулась и подумала: «Была бы я такая, вот было бы здорово!»