Владимир Набоков - Просвечивающие предметы (сборник)

– Я бы прежде хотел узнать, что делают в таких случаях.

– Лучше оставлять ее в покое, – сказал, не задумываясь, господин Зильберман. Он вытянул шею, и его кустистые брови зашевелились. – Забыть ее, бросить из головы. Опасно есть, польза нет. – Он стряхнул что-то с моего колена, кивнул и откинулся на диванчике.

– Речь не о том, – сказал я. – Вопрос не «зачем», а «как».

– На всякий «как» свой «зачем», – сказал господин Зильберман. – Ви видеть… видель ее бильд, то есть фото, а теперь сами хотеть найти она сама. Это не любовь. Да! Пустой дело!

– Да нет же, – вскричал я, – все совсем не так. Я понятия не имею, какая она собой. Видите ли, ее любил мой покойный брат, и я хочу, чтобы она мне о нем рассказала. Все очень просто.

– Печально, – сказал господин Зильберман и покачал головой.

– Я хочу написать о нем книгу, – продолжал я, – меня интересует каждая черточка его жизни.

– Какой болезнь? – резким голосом спросил господин Зильберман.

– Сердце, – отвечал я.

– Сердце – скверно. Много-много предупреждений, потом несколько генеральный… генеральных…

– Генеральных репетиций смерти. Это точно.

– Да. А лет сколько?

– Тридцать шесть. Он писал книги, печатался под фамилией матери. Найт. Себастьян Найт.

– Вот сюда запишите, – сказал господин Зильберман, протягивая мне новенькую, необыкновенно славную записную книжку с прелестным серебряным карандашиком внутри. Раздалась маленькая пулеметная очередь, он аккуратно вырвал страничку, положил ее в карман и снова протянул книжечку мне.

– Нравится, нет? – спросил он с озабоченной улыбкой. – Позволить маленький подарок.

– Право же, – начал я, – это так с вашей стороны…

– Пустяк, пустяк, – сказал он, помахивая рукой. – Ну, так что ви хотель?

– Мне нужен, – отвечал я, – полный список гостей отеля «Бомон» за июнь двадцать девятого. И кое-какие о них сведения, по крайней мере о дамах. Нужны адреса. Я хочу быть уверен, что какая-нибудь русская дама не укрылась за европейской фамилией. Потом я выберу самую вероятную или вероятных, и…

– И пробоваль до них добраться, – сказал, кивая, господин Зильберман. – Хорошо! Отлично! Все гости у меня тут (он показал на свою ладонь), очень просто. Прошу ваш адрес.

Он вытащил другую записную книжку, на этот раз весьма потрепанную, с исчирканными страницами, которые вываливались из нее, словно осенние листья. Я добавил, что не тронусь из Страсбурга, пока мы с ним не встретимся.

– В пятницу, – сказал он, – в пятницу, строго в шесть.

И этот удивительный человечек, вновь откинувшись назад, сложил ручки и смежил глаза, как будто сделанное дело поставило каким-то образом точку в нашей беседе. Его лысое чело стала исследовать муха, но он даже не шелохнулся. Продремал он до самого Страсбурга. Там мы расстались.

– Постойте, – сказал я, пожимая ему руку, – вы должны назвать ваш гонорар… Я хочу сказать: я готов заплатить, сколько вы сочтете нужным… Может, вы бы хотели получить аванс…

– Ви мне прислать ваша книга, – сказал он, подняв толстый указательный палец. – И оплатить возможных трат, – добавил он, понизив голос, – р-разумеется!

Так у меня в руках оказался список сорока трех особ, и имя Себастьяна (С. Найт, 36 Оук Парк Гарденз, Лондон, ЮЗ) вдруг приобрело, затерявшись в нем, некое странное очарование. Приятным сюрпризом оказалось и то, что против каждой фамилии был проставлен адрес: Зильберман пояснил поспешно, что приезжающие в Блауберг частенько умирают. Из сорока двух незнакомцев и незнакомок тридцать восемь были, как он выразился, «никакой вопрос». Правда, среди последних три дамы, все незамужние, носили русские фамилии, но две были немки, третья – из Эльзаса, и все они часто стояли в гостинице. Была еще загадочная девушка Вера Разин, однако Зильберман не только точно знал, что она француженка, но также что она танцовщица и любовница страсбургского банкира. Еще была пожилая чета из Польши, которую мы без колебаний отставили. В числе остальных тридцати двух, не подлежащих обсуждению, было двадцать мужчин; из них только восемь были женаты – по крайней мере, привезли жен (Эмму, Хильдегард, Паулину и т. д.), как на подбор солидных, клялся Зильберман, пожилых и донельзя нерусских.

Итак, оставалось четыре фамилии.

Мадемуазель Лидия Богемская, живущая в Париже. Она провела в отеле девять дней в начале пребывания там Себастьяна, и управляющий ничего о ней не помнил.

Мадам де Речной уехала в Париж накануне отъезда Себастьяна туда же. Управляющему запомнилась как шикарная молодая дама, щедро раздававшая чаевые. Французская частица указывала на ее принадлежность к особому типу моих соотечественников, любящих подчеркивать свое дворянство, хотя ставить «de» перед русской фамилией не только глупо, но и незаконно. Может быть, это авантюристка, а может, жена сноба.

Хелене Гринштейн. Фамилия еврейская, но не немецко-еврейская, несмотря на германообразность: «и» в «грин», заменившее природное «ю», выдавало русскую почву. Она приехала всего за неделю до Себастьяна и еще три дня оставалась после его отъезда. По словам управляющего, это была красавица. Приезжала она однажды и до этого, а жила в Берлине.

Хелене фон Граун {61}. Чисто немецкое имя. Между тем управляющий совершенно уверен, что она несколько раз пела по-русски. Он добавил, что она чрезвычайно собой хороша и у нее превосходное контральто. Она пробыла месяц и уехала в Париж пятью днями раньше Себастьяна.

Вместе с четырьмя адресами я дотошно записал и все эти подробности. Искомой могла оказаться любая из четверки. Я сердечно поблагодарил господина Зильбермана, сидевшего передо мной со шляпой на сведенных коленях. Он вздохнул и поглядел на носки своих черных сапожек под старыми мышастыми гетрами.

– Я сделаль это, – сказал он, – потому что ви мне симпатичный. Но… – он устремил на меня взгляд своих светло-карих глаз, лучившихся приязнью, – но думаю, без польза. Нельзя видеть обратна сторона луны. Пожалуйста, не ищите эта женщина. Что прошло, то ушло. Она не помниль ваш брат.

– Ничего, я ей напомню, – мрачно сказал я.

– Как ви желаль, – сказал он, расправляя плечи и застегивая сюртук. Он поднялся. – Удачная путешествия, – сказал он без привычной улыбки.

– Постойте, мистер Зильберман, мы должны кое-что уладить. Сколько я вам должен?

– Это есть правильно, – сказал он, усаживаясь обратно. – Момент. – Он развинтил вечное перо, набросал несколько цифр, потом стал их разглядывать, постукивая по зубам колпачком. – Да, шестьдесят восемь франков.

– Почему так мало, – начал я. – Вы, может быть…

– Стойте, – вскричал он, – ошибка! Вы охраняйт записной книжка, который я даль?