Андрей Битов - Нулевой том (сборник)

– Автобус!! – рявкнули хором.

В этот автобус не входят с передней площадки, не уступают женщинам и старикам дорогу, как когда-то давно, месяц назад в Ленинграде. Здесь едут с работы, и здесь надо суметь занять место. Вот так – раз-раз! – дергался Кирюша в серой грозди спецовок, такой большой, что фантастически узкой казалась щелка двери. Но вот он внутри, и еще свободные места. «Слева или справа?» – подумал Кирюша. И кинулся налево. А там как раз смачно хрустнул сиденьем здоровенный парень. Направо?

Но там тоже уже кто-то сел и, держа широкую черную ладонь на сиденье, кричал: «Ваня! Ваня!» «Это не меня…» – подумал Кирюша, обреченно хватаясь за поручень. И вдруг: «Кирюша! Садись скорей – я занял!» – донеслось до него.

Он занял место у окошка.

А в окошке заключался рабочий поселок и кончался рабочий поселок. Заключался кусок озера и кусок торы, и низкорослые, хватающиеся за воздух и за землю, сосенки и березки. И заключался еще один рабочий поселок. Входили люди. А на заднем сиденье сидели семь человек, и было почти свободно. «А в Ленинграде едва умещаются пять», – подумал Кирюша. Автобус дребезжал до невозможности. В щели пробивалась пыль и ложилась толстым слоем на плечи и колени.

– Что-то ты больно игриво трешься, бабушка! – сказал молодой скалозубый работяга замотанной в платки и ватники старухе с ведром.

– А я и не прочь, – сказала она, – пошли со мной за ягодой…

Заржал он, заржали его друзья, а он вывел пальцем слово на ее пыльной спине. И они снова ржали. И Кирюша тоже. Были они здоровые и молодые.

Вошла чистая, круглая, красивая девка.

– А что? Ничего… – толкнул соседа в бок Кирюша.

– Да, в самый раз, – согласился сосед. – Да у тебя, я вижу, губа не дура. Эй, милая, – крикнул он ей, указывая на Кирюшу, – смотри, парень-то хоть куда!

– Ишь ты, миленький, – пропела она. – Розовенький-то какой, прямо пряник. – И потрепала Кирюшу за щеку.

– Но-о-о! – пробасил Кирюша. – Ты не очень-то – здесь не сеновал!

– А что – хочется тебе на сеновал? – рассмеялась она.

Вошли трое пьяных. А один был совсем не пьяный. Высокий такой, стройный, зубы белые и все прочее. «Красивый парень, – подумал Кирюша и с удовольствием стал смотреть, как парень двигается, говорит, смеется. – Лицо-то какое правильное. Прямо странно…»

А парень обхватил девку и что-то шептал ей жарко в ухо. Девка осыпалась смехом, а глаза ее все утекали и утекали, все в сторону, в сторону. А рядом с парнем был его приятель. Голова болталась у приятеля по груди, а иногда вскидывалась, и было слышно: «Со мной по-хорошему, и я – по-хорошему». Или: «А уж если со мной по-плохому, то берегись!» Парень бросил девку, обнял приятеля и легким движением вытащил у него из кармана четвертной. И так же спокойно улыбался, и ничего не изменилось в нем – все было совершенно открыто. Поэтому-то никто и не заметил.

Парень поймал восторженный Кирюшин взгляд.

– Ловко?

– Ловко.

– Видел?

– Видел.

– Ну и дурак же ты, парень! – рассмеялся он.

Кирюша улыбнулся.

– И в Ленинграде ты был?

– Я из Ленинграда.

– Ну и дурак же ты, парень! – залился он.

– И в Москве был?

– И в Москве был.

– Ну и дурак же ты, парень! – хохотал он.

– Чего же дурак? – сохранял достоинство Кирюша. Уж больно нравился ему парень!

– А так – дурак. Видел?

– Видел.

– Вот и дурак. Ты видел, а вот он, – красивый парень ткнул пальцем в соседа, – не видел. А видел бы, так я бы ему глаза вынул, – сказал парень и сделал из двух пальцев вилку. – Видел?

– Не видел, – засмеялся Кирюша.

– Вот и умница, – сказал парень.

Выйдя из автобуса, по дороге в общежитие, он свернул на почту, потому что давно уже собирался отписать домой.

Дорогая мама!

Вот и месяц, как я тут. Вот и кончился срок моего ученичества, и прошла неделя, как я уже «подземный трудящийся» в прямом смысле, и мне кажется, что я только и делаю, что выхожу на смену. Ночью работаю, днем сплю – и снова. Работа хоть и медвежья, но безопасная: уборка породы, т. е. после окончания всех других более опасных работ. Та к что ты о моей целости не беспокойся.

Ученичество мое было достаточно условным. Я был определен в «ученики навальщика», т. е. проще – в грузчики (загружать породой вагонетки). Что значит «ученик грузчика», мне до сих пор не совсем ясно. «Плоское – тащи, круглое – кати» – наверно, это. Стажировки мне полагался месяц, но мне сократили до двух с половиной недель, и, по-моему, справедливо: грузить как грузчику, а получать как ученику – неинтересно. Да и шахта – это шахта. «Гора – есть гора», – говорят работяги.

За этот месяц я понял о производстве следующее:

1. О «длинном рубле» всегда говорят, но его никогда не бывает хотя бы потому, что он, какой бы длинный ни был, всегда короток.

2. Денег даром не платят.

3. Что человек создан для очень короткого рабочего дня, если рассчитывать на интенсивность и производительность. 8 часов – много, и 6 часов – много. Минимум половина уходит в перекуры. Человек все равно будет работать ровно столько, сколько может.

4. Если масса людей не делает всего, что от нее требуют, но делает хоть что-нибудь, в результате получается что-то значительное. «То на то выходит», – как говорят работяги, и каждый получит, что ему причиталось.

Вот очевидная работяжья философия, без производных. Очевидность всего этого является чисто «гербовым» открытием.

Перед тем как покончить с ученичеством, я сдавал экзамен по технике безопасности. Ирония судьбы – опять экзамен! И опять у меня была с ним морока. Эта техника безопасности хотя и не представляет собой ничего сложного, но в ней масса сугубо формального, представляющего собой скорее снятие ответственности, нежели защиту людей. Основной принцип: «И кочерга раз в год стреляет». Однако люди, ею занимающиеся, требуют. Упомнить многие вещи в ней вне практики трудно. А требуется какое-то особое «понимание» ее, и члены комиссии важно именуют ее наукой. Я даже понимаю, что такое «понимание» действительно существует, но это опять же опыт. А у меня его еще нет. В общем, отвечал я неважно. Каждый ответ начинал: «По-видимому, это так-то и так-то…» Причем ужасно тянул, и это «по-видимому» сводило комиссию с ума. В общем, мне присвоили только третий разряд. Но за меня похлопотал мой прямой начальник, потому что я зарекомендовал себя в работе, и мне переправили на четвертый, что уже норма.

Мне гораздо приятнее с рабочими, чем со своими ребятами. Работяги какие-то цельные, ясные, конкретные, а ребята – только четвертинки и половинки того, чего они еще собой не представляют. Им дано вроде больше, но они какие-то непереварившие. Ты опять скажешь, что я завидую… Но это не так: я могу согласиться, что я тоже долька.