Андрей Битов - Нулевой том (сборник)

Но Генрих пребывает в твердой уверенности, что за оставшиеся полчаса он всему научится и все сдаст. «А это слово как читается? А это что значит?» – без конца спрашивает он. Мне страшно за него, ему – нет. Такой мысли, что он не сдаст, он не допускает. Я же не могу в это поверить, несмотря на фантастическую доброту моего учителя.

Но это еще не все. Мы видим, как по коридору к нам приближается та милая женщина, что меня, то есть Генриха, протежирует в этом темном деле. И прежде чем я успеваю остолбенеть, Генрих хватает меня и куда-то тащит. Но тут сразу тупик, и лишь налево закуток, и дверь заколочена. Две девушки, красивые, стоят и курят и нас снисходительно обмеривают. И все это в двух шагах от кабинета моего учителя. И мы слышим: «Да, я уже знаю, – говорит мой учитель. – Нет, в очках – это мой бывший ученик, он писатель, я его очень хорошо знаю, он мне рассказал про своего друга… Нет, нет, не брата, а друга. Ну да, вулканолога, он туда лазает… Да нет же, в очках – это ученик мой… У меня уже голова кружится… Ну да, я, наверно, путаю. Да, конечно же, мой ученик без очков, а тот, вулканолог, – в очках. Так они братья – скажите, пожалуйста…» Мы слышим, как к нам приближается цокот ее каблучков, Генрих запихивает меня за дверь и запихивается следом сам. Мы, стало быть, великий вулканолог и писатель, взрослые люди, прячемся от маленькой женщины. Я-то уже давно чувствую себя снова в пионерлагере, и вот мы с Генрихом убегаем от «воспиталки». Она уверенно приближается к нам и заглядывает за дверь: «Вот вы где? Чего же вы от меня прячетесь? Ну, все в порядке, – говорит она. И снова смотрит на меня с восхищением. – Какой вы странный!» Странный, подумать только…

Экзамен Генрих, конечно, сдал. «Удовлетворительно?» – спросил я с робкой надеждой, когда он вышел из аудитории. «Почему же удовлетворительно? – невозмутимо сказал Генрих. – Хорошо». – «Хорошо?!» – изумился я. «Жаль, не отлично», – сказал Генрих.

Я возвращался тогда домой разбитый, с печальными мыслями о том, как неинтересно, скучно и тускло я живу в этой жизни, где на каждом шагу нас подстерегают приключение и опасность.

Друзей мало, знакомых – тьма.

Вот я лечу к тебе в самолете, через всю страну, лечу к другу детства, давно я тебя не видел. Лечу и встречаю знакомых. Выхожу в Омске – знакомый. Он – туда, а я – оттуда. Или наоборот. Он – оттуда, а я – туда. Тоже и с ним давно не виделись. А когда-то вместе ели, спали, пили, работали – не разлей вода. Пеклись под жарким нерусским небом и пили одну и ту же теплую рыжую воду из общего в маршруте котелка… Вот тогда-то он, оказывается, и облысел. Все голову перед маршрутом под струйку подставлял, родничок там такой был, а вода радиоактивной оказалась. Они потом там крупное месторождение открыли. Месторождение стоило ему волос, но он говорит, что оно их стоит. Ему виднее. Вот мы снова и встретились. Встретились, выпили, разлетелись. Он – туда, а я – туда. В разные стороны.

И в Иркутске – знакомый. Мы с ним в Иркутске же и познакомились года три назад. Вместе ночь в аэропорту коротали. Выпивали и ждали погоды. Он и теперь вторые сутки ждет. И вот мне вдруг кажется, что то ли времени за эти три года никакого не прошло, а все вчера было и сегодня продолжается, то ли три года эти прошли, а только так и не дождался он за эти три года погоды, чтобы вылететь, и так и сидит все в Иркутском аэропорту, а командировочные все тают и тают. И действительно, девочку в справочном он зовет Катенькой, и она улыбается ему как своему, а швейцара в ресторане – Петенькой, голубчиком, и тот пропускает его вне всякой очереди.

Да что говорить, и в Хабаровске тоже нашелся знакомый, не такой близкий, я его не узнал даже, это он меня. Но все же – знакомый. Словно попал я в некое птичье племя, перелетное время. И все летаю, летаю. Туда, сюда. И обратно. Зачем, куда? Туда ли я лечу или обратно?.. Вдруг в самолете я легко представил, что вовсе я не из дому лечу, а наоборот – домой возвращаюсь. Полная иллюзия. Словно летают все время одни и те же люди, и перезнакомишься один раз в самолете – потом всю жизнь встречать будешь. И бортпроводница входит в салон и говорит: тут уже все не в первый раз летят, так я ничего объяснять не буду, вы все и без меня знаете, и улыбается как своим. А почему бы тут, думаю, и не быть новичку, впервые взлетающему? А нет, говорят. Такая авиалиния.

Лечу я к другу детства и читаю газеты и журналы разного возраста, специально к этой поездке подобранные – целая пачка, – вживаюсь, так сказать, в образ.

…Вулканолог Коля Безбородов огорченно махнул рукой.

– Неважнецкие у нас дела. Снова Генрих в больнице.

– Вулкан?

– Не грипп же, – ответил он почти обиженно. – Я вот отделался сравнительно легко, а у Генриха перелом руки и снова сотрясение. Врачи говорят, что до Нового года оправится.

Не везет начальнику отряда вулканологов Генриху Ш. Четвертый раз укладывают его вулканы в постель. Впервые это было еще несколько лет назад, когда он приехал сюда студентом-практикантом: тяжелые переломы рук и ног, сотрясение мозга.

– Никаких вулканов больше, – сказала тогда мама. – Из дому ни шагу.

– Хватит тебе и обычной геологии, – сказал папа. – Без камнепадов и извержений.

А ему обычной геологии было мало. Он все-таки закончил второй факультет – геофизический и все-таки отправился к вулканам. Не всегда же они одолевать будут, когда-нибудь и его черед придет одержать верх.

– Пойдем, к Новому году успеем вернуться, – сказал Генрих. – Такой случай упустить – век не простишь себе.

И они пошли. По гладкому, точно отшлифованному старательной рукой скульптора конусу и летом взбираться нелегко. Они вгрызались в ледяную гору, чтобы продвинуться вверх на шаг, и каждый шаг грозил гибелью. Но в кратере их, возможно, ждали данные, бесценные для науки, и они снова вгрызались в лед и поднимались еще на шаг, еще на шаг… Генрих повредил руку. Опухоль быстро росла, боль адская. А они шли, они добрались до кратера, спустились в раскаленное жерло, собрали материал.

Казалось, что все кончится благополучно, но небо вдруг заволокло тяжелыми тучами, и штормовой ветер обрушил на трехкилометровую сопку шквал снега. Пурга оглушала, слепила, валила с ног. Хотелось лечь в снег и больше не вставать. Но они знали, что именно этого делать нельзя. Они шли наугад, пробивая лбами упругую стену из снега и ветра. Они потеряли счет времени. Только потом, в самый канун Нового года, когда у подножия сопки их разыскал наконец вертолет, они узнали, что пурга длилась около трех суток. Они были счастливы. Знаете отчего? Оттого, что успели послать мамам и папам новогодние поздравительные телеграммы. Раз есть телеграмма, значит, все благополучно, никто не станет уговаривать бросить вулканологию. Правда, и тогда врачам пришлось чинить Генриху руку. Ну, да ведь на то и вулканы, чтобы ломать руки, а врачи – чтобы чинить.