Любомир Мицич - Варварогенный децивилизатор

Вот почему я никому не говорил, кто я и как меня зовут. И уж тем более я ни с кем не был готов делиться мыслями и впечатлениями. Я и так-то человек застенчивый, а потому здесь я ограничился ролью стороннего наблюдателя. А значит, не моя вина, что в этой главе так мало диалогов и действий.

В город Дубровник, а точнее, в порт Груж я прибыл 1 февраля 1936 года. Первое же соприкосновение с таможней вызвало у меня сильнейшее отторжение. Такое обращение с людьми – это позорное пятно на репутации страны.

Несколько дней подряд над городом не переставая лил дождь, и я был вынужден сидеть в комнате или же коротать время в Дубровницком архиве, поскольку брань, которой госпари (месье, а точнее лжегоспода) сотрясали стены кафе «Дубрава», доставляла мне весьма сомнительное удовольствие, а манеры служивых из бывшей Австрии, заполонивших «Градскую кафану», меня и подавно не прельщали. Довольно быстро придя к выводу, что с обитателями Дубровника общего языка мне не найти, поскольку сквернословят они чаще, чем говорят, я решил направить весь свой душевный пыл на взаимодействие с архивом. За что и был вознаграждён…

Понимая, что во Франции сербские романы найти сложно, но всё же не так сложно, как в Сербии, именуемой Югославией, я решил взять на себя эту миссию и постарался заполнить пробел, который – коли уж он существует – кажется мне совершенно естественным. Вот почему на протяжении всего моего исследовательского путешествия по Балканам я не покладая рук искал такой роман, который не только мог бы привлечь читателей своей формой и новизной, но и отражал бы идеи, никому не известные в стране, где бранные слова звучат на каждом шагу, а народ, почти всегда думающий вслух, на самом деле не думает вовсе.

И вот, в Дубровницком городском архиве я отыскал несколько запрятанных, забытых рукописей, одна из которых вызвала у меня особый интерес. Она принадлежит перу сербского писателя, погибшего без славы и почестей в борьбе за независимость героической мысли в родной стране. Это новая и необычайно смелая история, и описанные в ней внутренние конфликты, которые разыгрываются в сознании главного персонажа – предполагаемого сына Неизвестного Сербского Героя, должны, на мой взгляд, прийтись по душе французским читателям – читателям непредубеждённым, свободомыслящим и, вероятно, самым вдумчивым на свете.

Вот почему я несказанно рад предложить их вниманию роман, повествующий о деяниях души и представленный на французском языке, то есть на языке, который обязан любить и понимать каждый образованный человек, если он хочет понимать самого себя. Именно французский язык позволил мне воскресить в наши дни творчество писателя, намеренно сброшенного со счетов в своём отечестве, разъяснить его взгляды, пролить хоть какой-то свет на тёмные стороны и чуть смягчить тяжесть наследия, которое оставил нам грубый язык, похожий на речь того неотёсанного, «плохо вылизанного медведя», лафонтеновского «Дунайского крестьянина» 9перед римским сенатом.

Судя по материалам и заметкам, которые я тщательнейшим образом изучил, автор (чьим словам я, как простой переводчик, лишь пытаюсь найти точное соответствие) познакомился со своим героем в разгар войны. И с тех пор они были неразлучны! Типично сербские и в то же время общечеловеческие терзания, великие, полные драматизма муки сблизили их навечно. Наш автор тоже страдал от неизлечимой любви, знакомой всем создателям новых и необычных персонажей.

«Человечество отжило свой век!» – так говорит в какой-то сцене один из его героев, кажется, Фея Моргана 10. Она произносит эти слова перед траурным залом с гробом для человечества, который привиделся автору на поле битвы.

«Человечество – это я!..» – сказал, умирая, другой персонаж по имени Зенитон 11: он был одержим демоном, нечистой силой, олицетворявшей для него так называемую европейскую цивилизацию, и потакал всем человекофобским прихотям влюблённой Феи Морганы. В бреду Зенитон готов был пойти на страшнейшее преступление против человечества – смерть!

Роман Л. Мицича «Варварогений децивилизатор» (Париж, 1938) Кто бы мог подумать, смертное человечество!?

Если верить нашему сочинителю и шестой версии его рукописи – всё ещё довольно хаотичной и местами трудночитаемой, – Зенитон страстно любил людской род и в любой миг охотно расстался бы с жизнью, лишь бы человечество было счастливым, лишь бы оно стало более человечным, всецело человечным – и само человечество, и планета.

А что же человечество?..

«Человечество ни разу не упускало случая совершить злодеяние, – говорит нам автор. – Слишком уж часто оно упивается пошлостью, как будто смерть ему и впрямь не грозит. Каждый раз человечество отплачивало мне худом за добро и ненавистью за любовь!»

Забегая вперёд, я, пожалуй, снова предоставлю слово Фее Моргане:

«Человечество никогда не прощает тех, кто его любит. Чем сильнее ваша любовь к человечеству, тем яростнее оно вас ненавидит, презирает и истязает. Потому-то вам, людям, и прежде всего вам, человеколюбам, не стоит больше биться о стену и гробить свою жизнь во имя его счастья. Не нужна ему ваша любовь и даже счастье ему не нужно. Чем люди счастливее, тем они злее, вероломнее, свирепее, безумнее, бесчеловечнее. Ведь человечество, как, впрочем, и всякий честолюбец, ни к кому не питает нежных чувств, ему неведомы возвышенные, благородные порывы, оно не обременено хоть сколько-нибудь глубокой привязанностью. Человечество бесчувственно, в высшей степени прагматично, алчно, люди гонятся за наваром, как королевство Наварра, они эгоисты, как все коммунисты. И перекроить этот мир способен только один отдельно взятый человек, свободный и великодушный варвар. Зенитон не справился да на тот свет отправился. Так он и остался лишь памятником – Неизвестным Героем 12– последним человеком из рода людского!»

Должен ли писатель говорить напрямую всё, что думает об этом мире?.. Или же ему следует безоговорочно подчиниться наставлениям Господина Лицемера, о коем автор «Варварогения» не преминул сказать несколько слов в своём сочинении?.. А может, вслед за Тассо ему пора воскликнуть: «Какой в их свете мрак!» 13

Так или иначе, на откровенность отвечают откровенностью: я постиг непостижимое!

«Варварогений, – сообщает неизвестный автор в предисловии к книге, – отнюдь не просто герой моего романа! Он сочетает в себе качества многих ныне здравствующих и ушедших из жизни людей, их мысли и страдания, их таланты и силу. И если порой он противоречит сам себе, то это лишь видимое противоречие, следствие внешних, влияющих на него обстоятельств и перемен, а вовсе не черта его характера».