Абдурахман Абсалямов - Избранные произведения. Том 4

Может быть, следовало рассказать Шарифу Гильмановичу и об этом сне, и о ревнивых подозрениях, – ведь директор не случайно подвёл свои расспросы почти вплотную к тому, что не давало покоя Гаухар. Нет, слишком тяжелы были бы эти признания. Стыда-то сколько! Если бы Джагфар на самом деле позволил себе непорядочность, а то ведь одни её подозрения. Что мог подумать Шариф Гильманович, выслушав эти признания? Не слишком ли низко пала бы в его глазах Гаухар? Ведь он, должно быть, видит: Гаухар молода, интересна, привлекает внимание мужчин. Да и в самом деле – чем она хуже Джагфара, чтобы так страдать из-за него? Она может идти по жизни с высоко поднятой головой, на зависть всяким Фаягуль, и эта их зависть не унизила бы её, а, пожалуй, ещё больше окрылила.

Так сбивчиво и беспорядочно думала Гаухар, идя по улице. День клонился к вечеру. В этот час ручьи бегут ещё стремительней. Их журчанье и всплески будоражат человека, заставляют чаще биться сердце. Ах, почему бы этим ручьям не унести в своих струях невесёлые думы Гаухар?

Сегодня Джагфар очень поздно вернулся с работы. И не предупредил по телефону, что опоздает. Пришёл заметно выпивши, даже пошатывался. Гаухар поразило это, – за годы их совместной жизни такого ещё не случалось. Если бы дома выпил, ещё как-то терпимо, а то ведь на глазах у соседей шёл и спотыкался.

– Джагфар, где ты был?! Что случилось?! – взволнованно допытывалась Гаухар.

Он пробормотал что-то невнятное, с размаху швырнул шляпу на полку, пальто бросил на спинку стула. Затем прошагал в комнату, вдруг чему-то рассмеялся, плюхнулся на диван и обхватил руками голову.

У Гаухар гнев сменился жалостью. Она подсела к мужу, обняла за плечи.

– Джагфар, выпей чаю. Тебе будет легче. У меня чай крепкий и горячий… Или разденься, ляг, – наверно, голова болит?

Он убрал с плеча руку жены, отодвинулся в сторону. Гаухар взглянула на него удивлённо и обиженно.

– Ты что это, Джагфар?.. Нехорошо ведь так… Правда, ложись-ка, отдохни.

– Нет, ты меня не гони, не гони! – повысив голос, сказал Джагфар. Он посмотрел на жену почти с ненавистью. Лицо у него побледнело, губы скривились. – Отдохни, говоришь? Нет, кончился мой отдых! Крепость разрушена, обращена в пыль, развеяна по ветру.

– Джагфар, ты говоришь бог знает что… Пойдём, я уложу тебя… Не упрямься, дорогой. Ну, выпил немного, в другой раз будешь осторожней. Посмотри, на тебе лица нет. Ты ведь никогда не был таким, Джагфар!

– Не был, да вот стал… А почему стал? Не знаешь? Ага, не знаешь? А я знаю!

– Не надо, Джагфар, не болтай чепуху. Ты, наверно, и сам не понимаешь, что говоришь.

– Нет, понимаю! Отлично понимаю! Ты думаешь, я ничего не замечаю? Замечаю! – Джагфар закрыл ладонями лицо. Потом опять схватился за голову, в его тёмных расширенных глазах мелькнуло что-то дикое. – Боишься, что люди увидели меня пьяного… А я вот не боюсь! Мне бояться нечего. Я с другими не гулял!

Гаухар побледнела. Были случаи – она ждала, что муж когда-нибудь попрекнёт её Билалом. Да не за те девические встречи, а за более поздние, когда Билал приезжал в Казань, а она, Гаухар, уже была замужем. Но ведь она-то хорошо знает, что в этих встречах не было ничего позорного ни для неё, ни для Джагфара. Да, она-то знает. А сплетни?.. Сплетники могли изобразить всё по-иному. Признаться, о сплетнях она никогда не думала. И не предполагала, что Джагфар вот так грубо бросит ей в лицо обвинение… Что же остаётся после этого? На её глазах Джагфар словно провалился в какую-то яму. И первым её побуждением было помочь мужу выбраться. Она поняла это не столько умом, сколько почувствовала сердцем, – если сейчас не помочь, Джагфар увязнет ещё глубже, потом уже не вытащишь его. Она была настолько далека от сознания малейшей своей вины, что даже не пыталась оправдываться.

– Джагфар, ты и впрямь не знаешь, что говоришь. Идём, отдохни, завтра обо всём потолкуем, объяснимся…

– Объяснимся?.. Хватит, и без того всё ясно. Я круглым дураком был раньше! Поддался всяким твоим ласковым словечкам… Если я сейчас ничего не позволяю себе с другими, то знаешь…

– А я разве позволяю? Что взбредёт тебе в голову, то и болтаешь…

– Нечего на одно моё слово отвечать пятью словами! Ты сама прекрасно знаешь, о чём идёт речь. Нет, словами не отделаешься!

– Это ложь, ложь, Джагфар! Если тебе что-нибудь наговорили, так это всего лишь грязная сплетня! – с глубокой горечью говорила Гаухар. – Наберись терпения, я всё тебе объясню.

– Не надо, не трудись. Ты мне уже не один, десять раз рассказывала. И я всё верил тебе. Да вот обжёгся на этом доверии. Теперь я никому уже не верю. Спасибо, добрые люди открыли мне глаза.

Джагфар, как бывалый игрок, не сразу выкладывал карты на стол, а по одной. Теперь уже ясно – кто-то насплетничал ему. Обычно Джагфар не так доверчив к людям, но уж если поверит чему, то разубедить его очень трудно. Гаухар давно это знала. С дрожью в голосе она спросила:

– Кто открыл тебе глаза? Уж не Дидаров ли Исрафил?

– Это неважно. Со временем я и сам мог бы додуматься.

– Джагфар, не верь лживым словам чужих людей, – чуть не со слезами просила Гаухар. – Я верна тебе, всегда была верна…

Джагфар перебил:

– Помолчи! Сказал – не верю ни одному твоему слову, значит, не верю.

Объяснения длились целый вечер. В конце на разный манер повторялись одни и те же утомительные фразы: «Я тебе больше не верю!» Или: «Это ложь, клевета!»

Гаухар в первый раз ночевала в родном доме как в чужом. Не раздеваясь, не ложась в постель, она сидела недвижимо на краю кровати, ничего не видя, уставилась куда-то в угол. Если бы её спросили: «Что ты надумала? К какому пришла решению?» – она ничего не сумела бы ответить. Она не спала, но и не бодрствовала, её состояние походило на неглубокий обморок – мысли недвижимы, голова как бы одеревенела. Надо же случиться такому, чтобы родной, близкий человек, которому ты веришь безгранично, за которого, если придёт такая минута, готова жизнь отдать, этот человек, ещё вчера являвшийся твоей опорой, – вдруг стал чужим, неузнаваемым, враждебным. Нет, это ужасно, это невозможно, этому нельзя поверить.

Светало очень медленно. В спальне, между двумя кроватями, на тумбочке, всё ещё мерцала лампа. Чем ярче разгоралось утро, тем тусклее светила лампа. Наконец матовый абажур её превратился в мертвенный круг. Неузнаваемо померкло и лицо Гаухар: веки опухли, на щеках выступила желтизна, в уголках губ залегли глубокие морщинки.

Джагфар крепко спит. Надо бы разбудить его. Да, да, ещё минута-другая – и Гаухар разбудит. Ей и самой скоро в школу идти. Но как она пойдёт с таким истомлённым, безжизненным лицом! Ведь каждый поймёт с первого взгляда – что-то случилось с ней. И от ребят не скроешь разбитости своей. Они не умеют притворяться, делать вид, будто ничего не замечают. Обязательно спросят: «Гаухар-апа, вы нездоровы?» Даже в этом случае она была бы не способна обмануть ребят. Но ведь и правды не скажешь… Какой-то странный звук послышался в комнате. Гаухар вздрогнула. Неужели это она простонала?