Абдурахман Абсалямов - Избранные произведения. Том 2

– В сундуке?! – перебил он, и в его голосе прозвенело негодование. – Га! – гортанно выкрикнул он и замотался по зале, то закладывая в возмущении руки назад, за спину, то вытягивая их перед собой. – Ты, зять Хасан-джан, начал уже в сундук людей складывать, га?.. Нет, не советую!.. Самого туда сунут.

Муртазин расхохотался. Это было так неожиданно, – Сулеймана точно холодной водой окатили. Дико поведя своими чёрными глазами, он растерянно замер на середине залы.

Муртазин всё ещё смеялся, чувствуя в то же время, что не следовало бы делать этого.

– Ты, отец, не стращай меня огородным пугалом! Я не из таковских… Не полезу от шороха листьев под куст.

Сулейман-абзы, тяжело дыша, продолжал стоять посередине залы, слегка отстранив дочь, которая прибежала на шум и, бледная, дрожащая, кидалась от отца к мужу, умоляя не ссориться.

– Давеча сундук, а сейчас пугало?.. Га!.. – Сулейман шагнул к зятю, который сидел теперь с закрытыми глазами. – Не прячь глаза, зять, смотри прямо! Я тебя не пугаю… Но запомни: не позволим тебе обижать старую гвардию. Матвея Яковлича весь завод уважает. А тебе это уважение у коллектива надо ещё заслужить. Это к рубашке дают воротник. Иногда даже не один, а два… А народное уважение не даётся бесплатным приложением к директорскому званию. Если хочешь услышать правду, зять, – тебе ещё далеко до таких, как Матвей Яковлич.

– Говори, отец, да не заговаривайся, – бросил Хасан, не открывая глаз.

– Нет, я не заговариваюсь. А если что и лишнее сказал, так вы оба – Ильшат и ты – зовёте меня отцом. Значит, если переборщу, вредно не будет, на пользу пойдёт… Оттого что ты не отдал должного уважения Матвею Яковличу, он-то ничего не потерял перед народом, а вот ты уже потерял. И потеряешь ещё больше, если не хватишься! Вот! Всё!.. Больше мне не о чем говорить. Прощайте!

И Сулейман быстрым шагом направился в переднюю. Хасан не стал останавливать его. Ильшат посмотрела на отца, на мужа и побежала за отцом.

– Нехорошо уходить так, отец… Со скандалом… Почему не поговоришь толком, без крику?

Не в силах дольше удерживать слёзы, она уткнулась в отцовское плечо. Сулейман-абзы мягко погладил её по голове.

– Как сумел, дочка, так и сказал. Об остальном сами уж поговорите… толком.

– Я завтра же схожу к Матвею Яковличу. И Хасан ведь сходит… Только не сейчас. Сейчас его не пустит туда упрямство, самолюбие, а пройдёт время, сам же потянется к ним… прощения просить. Он ведь, отец, не такой уж чёрствый человек.

– Это, дочка, тебе виднее. Я не знаю. Ну ладно, будь здорова. Навещай нас. А то как бы и ты… Болото-то, оно засасывает. Смотри!

Бывало, и раньше Сулейман уходил вот так сгоряча, разругавшись. Но он не был злопамятен. Пошумев, стихал, как стихает, разряжается туча, погромыхав и пролившись дождём. И, если был прав, переживал глубокое удовлетворение, а неправ – раскаивался. Но на этот раз, хоть и выложил, не считаясь ни с чем, всё, что скопилось в душе, – никакого облегчения не почувствовал. Наоборот, обида горьким комом застряла в горле, стесняя дыхание. А тут улица вдобавок, словно назло, почему-то тёмная сегодня. Под ногами какие-то ямы, рытвины. Несколько раз старик чуть не упал – оступался.

«Погоди, погоди, как же это получилось? Шёл по шерсть, а возвращаюсь сам стриженый… Неужто так?!»

В парадном его чуть не сбила с ног Нурия.

– Ослепла, что ли! – закричал и без того раздосадованный Сулейман. – Куда несёшься, точно котёнок, которому хвост подпалили?! Га?

– Машину встречать. Марьям-апа плохо, – бросила Нурия, не останавливаясь.

Горький ком, застрявший в горле, вылетел, как пробка.

– Что ты говоришь!.. Давно? Гульчира дома? – крикнул он вслед дочери.

– Что толку в Гульчире… Абыз Чичи позвала.

И Нурия выскочила на улицу.

Вдали возникли два огонька, они быстро приближались. Ослеплённая ярким светом фар, Нурия вышла на середину улицы и подняла руку.

Машина остановилась, и Нурия снова юркнула в парадное.

Подхватив Марьям под руки, Иштуган с Гульчирой вели её по лестнице. Лицо у Марьям было бело, как бумага. Губы закушены, видно, чтоб стон не вырвался. Увидев свёкра, она смутилась, опустила голову. Из-за её спины послышался подбадривающий голос Абыз Чичи:

– Ничего, ничего, не торопитесь, дети, Аллах поможет.

Машина, загудев, отъехала. И остался Сулейман на тёмной улице один. А что это белеет в темноте? Ах, да, это платок на голове у Абыз Чичи. Взволнованный Сулейман молчал, а старуха, словно читая молитву, всё повторяла одни и те же слова:

– Пусть будет суждено ей благополучно разрешиться. Пусть будет суждено ей благополучно разрешиться…

Проводив отца, Ильшат вернулась к мужу. Подложив обе руки под голову, Хасан лежал на диване и мрачно смотрел в потолок. Крупные складки на его лице стали ещё глубже, мелко дрожали морщинки на переносье.

Ильшат он не сказал ни слова, даже не взглянул на неё. «Почему он такой… Скрытный… Всё в себе копит?» – думала Ильшат, собирая со стола. В руки попался недопитый отцом стакан с остывшим чаем. Губы у неё задрожали, и она поторопилась выйти в спальню, чтобы не расплакаться при муже.

Подняв к губам скомканный платок, она остановилась перед овальным зеркалом. Оттуда на неё смотрела красивая женщина с полными слёз глазами и горькими складочками в уголках рта. Взгляд её упал на пустой флакон, отражавшийся в том же зеркале. Это был красивый резной флакон из-под дорогих духов. Духи давно кончились, но Ильшат пожалела выбросить его и оставила как красивую безделушку на своём туалетном столике.

Остановив машинально на нём глаза, Ильшат отступила на шаг и, прижав платок к губам, горько задумалась. В памяти мелькало прошлое. Вот она студентка… Вот окрылённый светлыми мечтами молодой инженер-механик со свеженьким дипломом в руках. Друзья пророчат ей большое будущее, льстецы уверяют, что Ильшат покроет своё имя славой, ибо в ней сосредоточилась неиссякаемая энергия татарских женщин, что веками была обречена на бездействие. Конечно, Ильшат не очень-то верила им, она лучше других знала свои возможности, но всё же никогда не отгоняла мечту стать видным инженером.

Когда она составила новую технологию узла, сильно тормозившего работу завода, и успешно осуществила свой замысел на практике, весь завод стал шуметь об инженере Уразметовой – она носила свою девичью фамилию. Как раз в эти дни освободилось место помощника главного инженера. Одни считали, что на это место назначат инженера Хасана Муртазина, так как по своему положению он ближе к этому посту, другие находили куда более достойной этого назначения Ильшат.

Обычно весёлый, внимательный, приветливый, Хасан после этих слухов как-то сразу помрачнел, на лицо точно тень легла. Он всё чаще заговаривал о том, что завод ему надоел, что он рад будет уехать отсюда при первой возможности. И, хоть обиняками, всё настойчивее давал понять жене, что увлечение её новой технологией не ахти какое дело, что проблемы, которые разрабатывает он, более важные, нужные. Жаловался, что чьи-то подножки мешают ему реализовать его смелые идеи, но, если бы Ильшат чуточку помогла, он мог бы преодолеть эти препятствия.