Абдурахман Абсалямов - Избранные произведения. Том 2

– Я отсюда могу уехать единственно по приказу партии, – кричал он жене резким, недобрым голосом. – Может, партия найдёт нужным послать меня не в Казань, а на Сахалин. Я готов!

«Что ж это такое со мной творится? Точно меня подменили! Неужели я из жизни выпала, как выбыла когда-то из комсомола?»

Тяжелее всего было Ильшат, что она сама не в силах была разобраться в себе.

Да, она порой проливала горькие слёзы, порою пробовала возмущаться, ссориться с мужем, но никогда она по-настоящему не искала путей, чтобы вырваться из этого узкого мирка на широкие просторы большой жизни.

«Откуда это у меня… Это безволие… унизительное примирение? Только ли муж тут виноват? А я? Я что, чистенькая?.. За мной вины нет?..»

Впервые после многолетнего перерыва задавалась Ильшат этими вопросами.

Неожиданная перемена – назначение мужа в Казань, встречи с родными, сегодняшний крупный разговор отца с Хасаном, особенно его последние слова, обращённые уже к ней: «Болото – оно засасывает», заставили окончательно прозреть Ильшат, привыкшую за последние годы к тихой, уютной, беззаботной жизни, и она ужаснулась.

Она поняла, что напрасно всё сваливает на мужа. Его вина, может быть, и есть… конечно есть – но главная вина на ней, на Ильшат. Искренне ненавидя обывательщину и обывателей, она сама, не замечая того, скатывалась на ту же дорожку.

Ей бы радоваться своему прозрению, а она, потрясённая своим открытием, в ужасе закрыла платком глаза.

«Вся твоя красота – одна скорлупа! А внутри… внутри пусто… Пусто, как в этом флаконе из-под духов…»

Шатаясь, она сделала несколько шагов и упала на диван.

– Какое я ничтожество!.. Что ждёт меня впереди?! – разрыдалась Ильшат.

Никогда ещё она так не плакала.

Ожидая звонка из родильного дома, Иштуган всю ночь не отходил от телефона. Он оставил дежурной сестре свой домашний телефон, умоляя сообщить, как пройдут роды. Сестра охотно согласилась. Но почему-то всё не звонит. Забыла, что ли?

– Чую, обманет она тебя, абы, – выпалила Нурия. – У неё и имя какое-то не настоящее – Бизяк… Мальчишечье имя…

– Не сама же она давала себе имя, – с ленивой снисходительностью улыбнулась Гульчира. – И те, кто давал имя, не могли же они знать, что она вырастет обманщицей.

– Знали, знали!.. – по-детски заупрямилась Нурия.

Иштуган, который, заложив руки назад и опустив голову, метался туда-сюда по комнате, остановился и поднял голову. Чистая, трепещущая душа Нурии проступала в каждой чёрточке её лица, свидетельствуя, что она принимает очень близко к сердцу его тревогу за Марьям. Игра розовых пятен на смуглых щеках, беспокойный блеск чёрных глаз, который она старалась скрыть от него под длинными ресницами, – всё говорило о детской непосредственности, предельной искренности её чувств.

Было уже около двух часов ночи, когда Гульчира с Нуриёй в два голоса принялись уговаривать Иштугана прилечь немного отдохнуть перед дорогой, обещая, что посидят у телефона сами. Иштуган наотрез отказался – успеет ещё отоспаться… в поезде. Гульчира тут же ушла. Нурия осталась возле брата, свернувшись калачиком на диване.

Вдруг зазвонил телефон. Иштуган бросился к трубке. Вскочила с места и Нурия. Но в телефонной трубке раздался сонный голос:

– Диспетчерская?..

– Ошибка… – с досадой бросил Иштуган и положил трубку. Через некоторое время снова раздался звонок. На этот раз кому-то понадобилось такси. После того в комнате надолго установилась глубокая тишина. Лишь тихонько поскрипывали ботинки при каждом шаге Иштугана да чуть слышно доносилось дыхание Нурии, которую наконец сморил сон.

Теперь Иштуган даже досадовал немного, что телефон молчит. Хоть бы кто милицию спросил по ошибке, что ли. Все почувствовали бы биение жизни, а то уж ему начинает казаться, что кругом всё замерло в оцепенении от этой тишины. Даже стрелки часов и те недвижны.

Потеряв терпение, Иштуган сам позвонил в родильный дом. Никто не отзывался. Он подождал-подождал и, бросив трубку на рычаг, снова принялся мерить комнату. Сердце полнилось то радостным ожиданием, то мучительным беспокойством. Ребёнок!.. У них будет ребёнок. Сколько мечтали они с Марьям об этом ребёнке. «Весь в тебя будет… Такой же смуглый. И волосёнки такие же – чёрные, кудрявенькие… И улыбка будет твоя… Улыбнётся своим беззубым ротиком, обнимет и пролепечет: «Мама». Иштуган помнил каждое слово жены. Так как первые дети жили недолго, Иштуган очень боялся за судьбу ребёнка, которого они ждали. Тосковал без детей. С другой стороны, его очень тревожили неожиданность и преждевременность начавшихся у Марьям схваток. У него уже начали зарождаться сомнения, не скрыла ли чего-нибудь от него жена. Вспомнились жёнины слова: «Если ты будешь дома, мне ничто не страшно». Почему она так сказала?.. Иштугана мучило раскаяние, почему он тогда же не спросил её об этом. Если Марьям до утра разрешится, Иштуган со спокойным сердцем уедет в командировку. А если нет? Если придётся оставить её в таком неопределённом положении?..

И Иштуган решительным шагом подошёл к телефонному аппарату. На этот раз в родильном доме подняли трубку.

– Это вы, Бизяк?

– В чём дело? – прозвучал в ответ грубый женский голос.

Выслушав Иштугана, голос кратко сообщил, что пока никаких сведений нет. «И не беспокойте зря… Утром справитесь…»

Иштуган так всю ночь и не присел ни на минуту, всё ходил по комнате.

На рассвете послышался звук открываемой двери: Иштуган вышел из дому. В парадном он остановился, поднял воротник. Едва-едва брезжил рассвет. На улице холодно, пустынно. Ни людей, ни машин. Только слышны равномерные, как стук часового механизма, удары парового копра, забивающего шпунтины на строительстве порта. «Интересно, который же теперь час?» Иштуган поднял руку и присмотрелся к стрелкам. «Стоят!.. Забыл завести. Ну и ну, товарищ Уразметов… Окончательно расклеился… Так нельзя».

На углу он посмотрел на электрические часы. Было начало пятого.

Иштуган подвёл свои часы и зашагал вдоль улицы. Через некоторое время он уже стоял у садовой решётки знакомого белого здания – родильного дома. Кое-где в окнах горел свет. За которым, интересно, лежит Марьям?

– Товарищ, не одолжите спички?.. Забыл свои.

Иштуган обернулся и увидел молоденького лейтенанта.

– Пожалуйста. – Он достал из кармана пальто коробок в металлической оправе и протянул лейтенанту.

Лейтенант прикурил и, повертев в руках металлическую коробку, спросил:

– Вы, случаем, не слесарь?.. Я тоже до армии работал слесарем-инструментальщиком в Челябинске. И тоже в свободное время такими поделками тешился.

Иштуган вгляделся в него повнимательнее, – круглолицый паренёк, едва успевший выйти из мальчишеского возраста. Даже глаза вспыхивают по-озорному, как у забияки мальчишки.