Владимир Чивилихин - Серебряные рельсы. Здравствуйте, мама

Эх, Казыр, Казыр, злая непутёвая река! Мало людей прошло по твоим берегам от истоков до устья, и ни один человек ещё не пробился через все твои шиверы и пороги. О чём бормочет твоя говорливая вода? Что ты рассказываешь, Казыр, – единственный свидетель и недобрый участник трагедии, о которой вот уже много лет помнят тысячи сибиряков…

Чтобы найти исток Казыра, надо от знаменитых красноярских Столбов брать к центру Саян. Причудливые голые скалы вскоре переходят в лесистые округлые «шеломы», глубоко и густо изрезанные притоками красивейшей сибирской реки Маны. И вот уже высится обширное Белогорье – издали видны лишь сизые гольцы, белёсый олений мох на крутых склонах да снег ослепительной свежести. Не вздумай туда зимой – пропадёшь ни за понюх табаку. Да и летом эти места можно пройти лишь звериными тропами. Горные кабарожьи тропы приведут к Фигуристым и Агульским белкам, в гигантские мраморные башни и цирки, каких нигде больше не увидишь.

А ещё дальше – первозданная стихия камня. Сюда, к этому намертво запутанному каменному узлу, тянется с запада островерхий хребет Крыжина, с востока – Хонда-Джуглымский, а с юга – неприступный дремучий Ергак-Таргак-Тайга. Сталкиваются, сплетаются, пересекаются мощные горные цепи, выбрасывая за облака гору Пирамиду, пик Грандиозный, Поднебесный голец, Кулак-белок.

Кажется, не будет конца царству скал, отвесным стенам, глубоким и тёмным, как преисподняя, провалам, диким утёсам выразительных и странных форм.

Здесь-то, в самом центре каменного хаоса, рождается Казыр, отсюда он начинает свой стремительный бег к Енисею. Жизнь этой реке дают лёд и солнце, и казырская вода унаследовала от них заоблачный холод и вечную энергию. Силён Казыр, не везде перебродишь его, не везде переплывёшь – упругая струя подхватит смельчака, разобьёт на рыжих ослизлых валунах…

Есть на Казыре бурливые перекаты – шиверы, вода тут серебрится и что-то невнятно лопочет, есть тихие глубокие плёсы, где танцует златопёрый хариус, есть мутные водовороты, ямы и воронки. Подмоет, повалит река высокий кедр, дотащит его до такого бучила, поставит корнями вверх и медленно всосёт, утопит, чтобы вскоре выбросить этого лесного красавца помятым и бездыханным.

Но главное препятствие на Казыре – пороги. В одном месте вся река собирается в узком гранитном горле, в другом – прорывается по длинному, извилистому коридору, в третьем – прыгает по ступенчатым лбам. Есть порог, который тянется на семь километров, и в солнечный день стоит над каждым его сливом цветистая радуга…

Долго беснуется Казыр, пока не расступятся горы и плавные увалы Минусинской покати не смирят его буйный норов.

Вдоль Казыра – непролазная черневая тайга. На взгорках стоят лохматые кедровники, распадки забиты сбежистыми кронами елей, к сырым низинным местам собираются пахучие пихты, чтобы в полую воду вволю пошлёпать по мутной волне широкими лапами. В таком лесу тихо и сумрачно. До земли свисает с веток седой мох, гниют внизу остатки поживших своё лесных великанов. Встречаются по берегам Казыра чёрные гари, на добрую сотню километров протянулся гибник – лес, съеденный залётными вредителями: сибирским шелкопрядом и монашенкой. Древесные скелеты подтачиваются червями и падают от ветра.

Ни зверь не живёт на этом лесном кладбище, ни птица. Только вечный труженик дятел долбит и долбит сухие стволы.

Первые люди пришли на Казыр за соболиными шкурками. Это было не так давно. Потом сюда потянулись рыбаки, топографы, ботаники, геологи, оставляя после себя просеки, затёсы, вешки. И всё-таки можно неделями брести по казырской долине и не встретить ни одного зимовья, ни одной меты…

Зима памятного сорок второго нагрянула в Южную Сибирь неожиданно, вдруг. В казырской долине забуранило звериные тропы, кусты и колодник. Пышные снежные шапки пригнули ветки елей и пихт. Даже Казыр смирился, заковало льдом его уловы и ямы. Ни птичьего гомона, ни собачьего лая, ни человеческих голосов.

Но вот в безмолвие зимней тайги ворвался посторонний, нездешний звук. Он шёл с неба. Низко, у самых вершин кедров, пролетел самолёт. Потом другой. Самолёты до сумерек кружили над Казыром. Назавтра они снова прилетели, а потом ещё и ещё.

На все вопросы с земли радисты отвечали:

– Продолжаем поиски.

Сотни людей в Абакане, Новосибирске и Нижнеудинске нетерпеливо ожидали известий с Казыра. «Наверно, не смогли пройти Щёки», – говорили одни. «В этот порог они не сунутся, там сразу видно, что только берегом можно, – высказывались другие. – А вот в Базыбае действительно могли сгинуть – это же такая мясорубка!» – «А вдруг они отклонились от маршрута? – предполагали третьи. – И границу перешли…»

Снова надвинулись на Саяны низкие тучи, и повалила кидь – густой непроглядный снег. Пурга прогнала самолёты на базы. Теперь было не подступиться к казырской долине. Вскоре о результатах поисков запросила Москва. В Новосибирске, откуда была послана пропавшая экспедиция, жил в это время московский профессор. Его сын возглавлял ушедшую группу. Старик никому не верил, что сын может пропасть. Смертельную обиду нанёс ему тот человек, который сказал, что люди, возможно, ушли за границу…

Проходили дни, а сына всё не было. Из посёлка Верх-Гутары, что расположен в Центральных Саянах, передали по радио протокол опроса проводника. Экспедиция брала этого проводника с условием, что он выведет людей к Минусинску. Однако проводник быстро вернулся из тайги вместе с оленями. Он объяснил, что его отправили назад от места слияния Правого и Левого Казыра.

Проводник был последним человеком, который видел исчезнувшую группу. Отец начальника экспедиции рвался в Саяны, чтобы поговорить с ним, но все перевалы забило рыхлым снегом, и путь в горы был отрезан, по крайней мере для человека, которому уже под семьдесят.

Экспедиция исчезла. Однако старик всё не терял надежды, зная, что сын не раз бывал в трудных переплётах. Писал в конце ноября домой в Москву: «Отсутствие от него сведений наделало здесь большой переполох. Снова собираются посылать самолёты. Я-то думаю, что он по зиме, как совсем замёрзнут реки, выберется. Пройдёт забережками, как по тротуару. Такой мужик едва ли пропадёт».