Даниил Хармс - Собрание сочинений. Том 3. Из дома вышел человек

«Хармс не только писатель, но и определенный способ поведения, определенный способ шутить, реагировать на окружающий мир – это вошло в современную культуру очень прочно… Мы даже про какие-то ситуации жизненные говорим: это просто Хармс, считываем их как хармсовские. Это то же самое, что с любым значительным писателем».

«Мир Хармса – это еще и мир чуда, мир в каком-то смысле сказочный; у Шварца это осовремененная и довольно страшная волшебная сказка, а у Хармса сказка небывалого типа, в которой действуют небывалые существа и разворачиваются новые фабулы…»

«Меня интересует только „чушь”; только то, что не имеет никакого практического смысла. Меня интересует жизнь только в своем нелепом проявлении. Геройство, пафос, удаль, мораль, гигиеничность, нравственность, умиление и азарт – ненавистные для меня слова и чувства. Но я вполне понимаю и уважаю: восторг и восхищение, вдохновение и отчаяние, страсть и сдержанность, распутство и целомудрие, печаль и горе, радость и смех».

Как правило, если писатель сочиняет для взрослых и одновременно для детей, эти ипостаси его творчества редко пересекаются. Тем более, когда речь идет о Хармсе, кажется маловероятным, чтобы его стихотворное или прозаическое творчество для детских журналов «Ёж» или «Чиж» сопрягалось с тем, что систематически писалось им (а при жизни никогда не печаталось), так сказать, для взрослых.

Между тем, например, нередко выступая перед публикой, возрастного состава аудитории он совершенно не различал. Как перед взрослыми, так и перед детьми, Хармс являлся в своей традиционной экстравагантной одежде и с трубкой: «Вот он медленно поднимается на сцену среди страшного гомона – длинноногий, чопорный, торжественно спокойный. <���…> молча выходит на середину сцены, поправляет манжеты и как-то становится еще выше ростом. Как у него это получается, – непонятно. Загадочный его вид, необычный костюм и трубка в зубах (хотя она сейчас и не дымит) сами по себе действуют волшебно-успокоительно. Шум затихает, все в зале повернулись к сцене и уставились на странно молчащего человека» [2] Семенов Б. Чудак истинный и радостный // Аврора. 1977. № 4. С. 72. . Конечно, Хармс никогда не читал детям своих «взрослых» произведений, но, например, в общежитии студентов Университета на Мытнинской набережной в конце 1929 года с удовольствием читал только что написанное им для детей стихотворение «Га-ра-рар!» [3] Написано 7–16 октября 1929 г.; опубл.: Ёж. 1929. № 12. С. 5–7. Воспоминания об этом см.: Рахтанов И. Из прошлого детской литературы // Детская литература. Вып. 2. М.: Детская литература, 1962. С. 129; Гор Г. С. Замедление времени // Звезда. 1968. № 4. С. 183. , а по воспоминаниям В. Каверина, «Такие стихи (Хармса. – В. С.), как „Иван Иваныч Самовар“, читали и взрослые и дети» [4] Каверин В. Он любил удивлять // Каверин В. Собрание сочинений: В 8 т. М: Художественная литература, 1982. Т. 6. С. 472. .

Точно так же и в повседневном поведении Хармс не дифференцировал окружавшую его среду и вел себя среди взрослых и детей совершенно идентично. Примеров тому множество. Современники вспоминают о разнообразных чудачествах Хармса. Например, его манеру, когда в гостях Хармсу подавали чай, вынимать термометр и замерять температуру напитка. О том же вспоминает Лев Друскин, которому в юном возрасте в группе воспитанников ленинградского Дома детской книги довелось под руководством Хармса совершить путешествие на Украину: «Он коротко кивал нам, садился, наливал стакан и опускал в чай градусник. Он внимательно следил за темным столбиком и, когда температура удовлетворяла его, вытаскивал градусник и завтракал. Если было свежо, он просил закрыть ближайшее окно, чтобы масло от сквозняка не прокисло» [5] Друскин Л. Спасенная книга: Воспоминания ленинградского поэта. Overseas Publications Interchange Ltd., 1984. С. 54. .

Полагаю, что эти и множество подобных примеров позволяют уверенно констатировать единство поведения Хармса во взрослой и детской среде, как в быту, так и на сцене.

Что же происходило в литературном творчестве?

25 ноября 1927 года Житков сообщал своей приятельнице Е. П. Бахаревой: «Мы тут учредили Ассоциацию детских писателей при Доме печати. Начали дело с Колькой Олейниковым. Хотим вырабатывать новую детскую. Мне вся детская литература недетской кажется. Не по тем путям ассоциаций идет книжная мысль, что у детей <���…>. Приглашаем молодого поэта Хармса, Женьку Шварца и художников Пахомова и Соколова.

Поглядим, что из этого выйдет: выработаем хоть одну действительно детскую книгу.

Мы откидываем всякую мораль, всякую педагогическую задачу. <���…> Мы не собираемся развращать детей, но толочь им в нос и в затылок, что надо умываться и нехорошо рвать книг – как бы это ни было восхитительно написано – давно пора бросить <���…>» [6] Черненко Г. «Я ему был рад так же, как и он мне»: (Даниил Хармс в письмах Бориса Житкова) // Хармсиздат представляет: Советский эрос 20–30-х годов. Сборник материалов. СПб.: М. К. & Хармсиздат, 1997. С. 15. . Буквально в это же время, судя по записным книжкам Хармса, началось интенсивное (чуть ли не ежедневное) его общение с Маршаком [7] Хармс Д. Полн. собр. соч.: <���В 5 т. 6 кн.>. СПб., 1997–2002. Кн. 1. С. 184, 186–189. , который заведовал детским отделом ОГИЗа и организовывал издание детского журнала «Ёж», выпуск которого был намечен на январь 1928 года: Хармсу, не написавшему до тех пор ни одного произведения для детей, было предложено сотрудничество. Насколько ему пришлось по душе это неожиданное предложение, можно судить по энергичному творческому отклику молодого писателя.

Тотчас же, в ноябре 1927 года, Хармс написал стихотворение «Иван Иваныч Самовар». Оно далось ему, вероятно, тем более легко, что стало парафразом написанного ровно за два года до того, в ноябре 1925 года, стихотворения «О том как иван иванович попросил и что из этого вышло». Что сделал Хармс? Он взял свое самое раннее – эротическое – стихотворение, в котором Иван Иванович просит у жены нечто неназываемое («неприличное» – по авторскому примечанию), а она ему «не дает»; и произвел в новом – детском – стихотворении инверсию: здесь уже у Ивана Ивановича «просят», а он, по своему усмотрению, иным «дает», а Сереже «не дает» (Хармс при этом оставляет, разумеется имплицитно, эротическую символику: самовар с краником, именуемый Иваном Ивановичем). В этом первом хармсовском детском стихотворении еще был намек на нравоучение (Иван Иванович «кипяточку не дает» опоздавшим и лежебокам), но этот резонирующий финал практически поглощался описанием бесконечной череды все идущих и идущих к самовару персонажей, будто стихотворение было написано не ради этого финала, а для демонстрации самого по себе кумулятивного эффекта.