Илья Земцов - Суждено выжить

В Киров приехал и явился в свою часть на три часа раньше – 16 августа в 17 часов.

На станцию Киров-Котласский были поданы вагоны для погрузки. Грузили повозки, лошадей, 45-миллиметровые пушки. Начальник штаба похвалил: «Явился вовремя, молодец». Началась погрузка людей. Каждый взвод до вагона сопровождала толпа женщин, детей и стариков. С криками, причитаниями и воем. Красноармейцы в шутку говорили: «Вы нас провожаете, словно на тот свет». Многие женщины на руках несли по два ребенка и, уцепившись за подол платья, тащились еще по двое босых ребятишек. В 10 метрах от вагонов выставили заградотряды. К вагонам прорывались только более шустрые, обезумевшие от горя. Многие из них целыми семьями из районов, деревень жили у лагеря со дня мобилизации, провожая последнего кормильца в неизвестность. Вокруг военного был организован гражданский лагерь из сопровождающих жен и невест. Он простирался на 2-3 километра пригорода. Меня пришли провожать Кошкин и Куклин. Кошкин ходил еще плохо, с тросточкой. У Куклина рука, как он говорил, висела как плеть. Врачи говорили, возможно, дадут третью группу инвалидности, то есть демобилизуют из армии. Расставаться с боевыми товарищами было тяжело. Сведет ли нас судьба еще раз или наши дороги здесь, в Кирове, разойдутся навсегда?

До 9 часов вечера небольшая станция Киров-Котласский походила на муравейник. Была заполнена народом вся привокзальная сторона во всю длину воинского железнодорожного состава из 82 вагонов. Трудно сказать, кому из находившихся в вагонах суждено было вернуться на родину.

Раздался длинный, как бы прощальный паровозный гудок, поднялся жуткий женский плач, вой, рев и причитания. Слышались то отдельные крики, то они сливались в общий гвалт: «Вася, Ваня, Коля, Степа, прощай». Этих людей на кинопленку, даже на простое фото никто не снимал и не изобразит на картинах. Многие ни разу в жизни не фотографировались. Скромно одетые крестьяночки и их дети из моей зрительной памяти не исчезнут до конца жизни.

Воинский эшелон тронулся. Люди бежали за вагонами, толкая друг друга, махали руками, что-то кричали, разобрать было трудно. Некоторые из них падали, спотыкаясь о хлам, лежащий рядом с железной дорогой. Поднимались и снова бежали. Они старались в последний раз запечатлеть в своей памяти образ самого близкого, самого дорогого человека. Медленно, как в ночном мраке, исчезали бегущие. Вагоны прогромыхали по стрелочным переводам. Перед глазами открылось русское поле, ровное, сливающееся в бледно-голубой цвет. Вдали на небосклоне виднелось синее-синее облако, вблизи которого играли зарницы. С другой стороны вагона плавно проплывали деревянные домишки. Навстречу спешили телеграфные столбы. С тяжелым осадком на душе, в плохом настроении я стоял у окна вагона. Думал о доме, об отце и матери. Еще тяжелей было мужикам, чьи жены с маленькими детишками, умываясь слезами, провожали их, может быть, в последний путь. Вчерашние крестьяне, а их было большинство, ехали на разгром ненавистного врага.

По-мирному стучали колеса вагонов на стыках рельс. Раздавались протяжные гудки паровоза. Поезд плавно вошел в наполненный ароматами августовский воздух. На подъемах паровоз шипел, пыхтел, окутывая временами вагоны облаком черного дыма. Мимо вагонов пробегали с натянутыми проводами столбы. Желтые домишки путевых обходчиков. Плавно, не торопясь, проходили поля, леса и деревни. В товарных вагонах с двухэтажными нарами ехали на фронт вчерашние пахари, рабочие разных профессий и служащие. Здесь между ними различия не было, во всем они походили друг на друга: серые шинели, защитные гимнастерки, пилотки, ботинки с обмотками. Все это их объединяло во что-то мощное. Под однотонный стук колес многие лежали на нарах, подложив под голову скатку шинели или вещевой мешок, задумчиво смотрели в потолок вагона. Любители поспать сладко свистели носами и храпели. Под грохот идущего поезда из соседнего вагона глухо доносились отдельные слова песни. «Выше голову, братцы, – раздался веселый голос с противоположной стороны вагона. – Споем? Вася, запевай». Вася на верхних нарах тенором затянул: «Распрягайте, хлопцы, коней…» Песня была подхвачена жидкими голосами и на первом куплете захлебнулась, оборвалась. На остановке, на безлюдном разъезде, окруженном со всех сторон стеной леса, в вагон влез политрук роты. Он встал в центре вагона, раскрыл планшетку, вытащил из нее почти пачку газет. Перебирая газеты, читая только крупные заголовки, он рассказывал о последних сообщениях Советского информбюро, о подвигах и мужестве советских воинов на фронтах войны. Все понимали: несмотря на мужество наших воинов, фашисты шли с триумфом по нашей земле, занимая город за городом, не говоря о населенных пунктах. По сводкам информбюро для всех нас было ясно, что наша армия не отступала, а панически бежала. Многие задавали вопросы: «Почему наша армия отступает? Это тактика или бессилие удержать врага?» От таких вопросов политрук был в затруднительном положении, он отвечал: «Наше дело – правое, враг будет разбит, победа будет за нами».

На помощь ему пришел запевала Вася. Он сидел на верхних нарах, прижавшись спиной к стенке вагона. Высказал без разрешения свое мнение: «Русского Ивана во всех войнах, пока ориентируется и думает, бьют, бока ломают. Но уж когда очухается, берегись, для него преград нет».

В вагоне все захохотали. Смущенный политрук тоже улыбался, показывая ровные белые зубы. Его спрашивали: «Куда нас везут?» Он коротко отвечал: «На фронт, но на какой, не знаю». Всем хотелось услышать откровенный рассказ политрука о положении на фронтах, о причинах отступления наших войск на всех направлениях.

Все знали, что дивизия сформирована для драки с немцами, для фронта. Что такое фронт, что такое война, большинство знало из скупых рассказов ветеранов – участников войны 1914-1919 годов. Многим война представлялась вроде мальчишеской забавы: постреляем немцев из укрытия, покидаем гранатами и героями возвратимся домой. Слышались веселые разговоры, смех и хвастливые выкрики: закидаем германца шапками и кислыми обабками, займем Берлин и с трофеями возвратимся домой.

Истинное положение было другим. Наспех сформированная дивизия из мобилизованных разновозрастных мужиков в возрасте от 23 до 36 лет (по объявленной мобилизации призывались с 1905 по 1918 годы включительно) вооружена была плохо, не хватало винтовок. Поэтому частично люди вооружались учебными осоавиахимовскими винтовками, не пригодными для стрельбы из-за просверленных дыр в патронниках, поломанных затворов или большой коррозии в стволах. С этим вооружением только семь вятских мужиков могли не бояться одного немецкого автоматчика. Действительно, один на один и котомки отдадим. Офицеры в шутку говорили: «На фронте оружие обменяем на немецкое. В первом же бою отнимем у немцев». О вооружении врага никто не имел представления.