Борис Можаев - Проданная деревня (сборник)

– Добрый вечер, хозяева! Хлеб-соль вам.

Фомич с Авдотьей ели пшенную кашу; дети нахлебались в первую смену, уже отвалили от стола и копошились тут же, на полу.

– Проходите в избу, раз уж вошли, – сказала хозяйка. – Чего стоять у порога? За постой деньги не платят.

Фомич промолчал.

Спиряк сел в передний угол и бесцеремонно заглядывал в чашку.

– Никак, пшенная каша? А я пашано на блины пускаю.

– У нас не то что на блины, на кашу нет его, пашана-то, – сказала Авдотья.

Фомич отложил ложку, глянул круто на Спиряка.

– Ты чего в ревизоры лезешь? Довольно и того, что твой брат обирает колхоз.

– Ну, брат мой по пуду пашана со двора не собирает. Это у нас раньше только поп Василий огребал по стольку, – едко ухмыльнулся в бороду Спиряк Воронок.

– Да вы с Пашкой и мертвых обираете!

– Это что еще за мертвых?

– Памятники с могил потаскали… Тот на фундамент, а ты на подвал.

– То церковные памятники… с крестами. Камень, и больше ничего. А то – пашано. Да еще по пуду.

– Вы возами везете! – крикнул Фомич.

– Эка хватил! Непойманный – не вор. Мы по закону живем, – продолжал усмехаться Спиряк. – А коли прав человек – он спокоен. Не шуми. Ну, чего волнуешься? Какой я тебе ревизор?.. Авдотья, – сказал Спиряк иным тоном. – Ну-ка, выйди на двор да детишек забери. Нам потолковать надо.

Авдотья, десять лет проработавшая на ферме в ту пору, когда Спиряк Воронок был еще заведующим, привыкла выполнять его приказы автоматически, как старая кавалерийская лошадь выполняет давно заученную команду. И Спиряк уже не начальник, а сам водовоз, и Авдотья не доярка, а давно уж домоседка с вечно опухшими, искривленными какой-то непонятной болезнью пальцами, но все ж приказ сработал: она встала из-за стола и торопливо повязала платок.

– Ты куда? – Фомич хмуро кивнул на скамью. – Садись! Какие у меня могут быть с ним секреты?

Но детей он все-таки выпроводил.

– Гуляйте! – подталкивал Фомич ребятишек в спины, тихо шлепал по затылкам – кроме пятерых своих, в избе играли еще двое соседских.

Когда ребятишки, гулко протопав сенями, выскочили на крыльцо, Фомич сказал:

– Нечего и начинать. Бесполезный разговор.

– Кто ж тебя упредил? Филат, должно быть?

– Кулик на болоте.

– Я ведь вот к чему разговор веду, Авдотья. – Спиряк нарочно обращался теперь к хозяйке. – В каждом деле разумный оборот должен быть. А он не понимает.

– Вижу, какой тебе оборот нужен… Где что плохо лежит – у тебя брюхо болит, – зло сказал Фомич. – Но здесь не отколется.

– Вчера братана встретил, – глядя на Авдотью, сказал Спиряк. – Он говорит: мол, Фомичу самовольный покос запретим. А за то, что на работу не ходит, оштрафуем.

– Господи, что ж это будет, Федя?

– Тебя не спрашивают… Молчи! – цыкнул на жену Фомич.

– А я Пашке говорю, – мягко продолжал Спиряк Воронок, – Фомич многодетный, ему тоже кормиться надо. А на покос выделим ему напарника и оформим это вроде как общественную нагрузку. И все будет по закону.

– Эх ты, обдирала, мать твою… – Фомич длинно и заковыристо выругался.

– Ну вот, я ему выход подсказываю, а он меня к эдакой матери шлет. – Спиряк Воронок смотрел на Авдотью, словно Фомича тут и не было.

– Ладно, передай Пашке – я деда Филата беру в напарники, – сказал Фомич.

Воронок дернулся, словно его током ударило, и пошел в открытую:

– Косить будешь со мной и делить все пополам… Понял? Или…

– Иди ты… Я с тобой еще раньше наработался.

– А что раньше? Мой комбед на хорошей заметке был.

– Ты скольких туда отправил? Ваську Салыгу, к примеру, за что?

– Он лошадьми торговал.

– Не торговал, а больше менял, как цыган. Доменялся до того, что с одной кобылой заморенной остался… Я зна-а-аю за что… – Фомич остервенело погрозил пальцем. – Ты боялся, кабы он тебя не выдал.

– В чем?

– Брёховских лошадей в двадцать седьмом году не вы с Лысым угнали? А Страшной их в Касимове сбыл.

– Это вы по своему примеру судите, – невозмутимо и вежливо сказал Спиряк Воронок. – Петру Лизунину кто отпускную дал? Ты! Уж, поди, не задаром?

– Зато ты, как Лизунин сбежал, все сундуки его подчистил. Небось еще до сих пор не износил лизунинские холстины? А я не жалею, что отпустил его. Он вон где! В Горьком пристанью заведует. И дети у него в инженерах да врачах. А у тебя один сын, да и тот в тюрьме сидит за воровство.

Спиряк Воронок покрылся багровыми пятнами, встал, зло нахлобучил по самые брови кепку:

– Ты и раньше был подкулачником… Обманом в секретари сельсовета проник. А теперь ты – тунеядец. Мы еще подведем тебя под закон. Подведем!..

Он вышел, не прощаясь, сильно хлопнув дверью.

– Что ж теперь будет, Федя? – жалобно спросила Авдотья.

– Ничего… Бог не выдаст – свинья не съест.

Фомич понимал, что его короткому благополучию скоро придет конец. «Но как бы там ни было – отступать не буду. Некуда отступать», – думал он.

На другой день к обеду, когда Фомич с дедом Филатом докашивали деляну Маришки Бритой, на высоком противоположном берегу озера появились дрожки председателя колхоза. Сам приехал – Михаил Михайлыч Гузёнков. Он привязал серого в яблоках рысака возле прибрежной липы и с минуту молча разглядывал косарей, словно впервые в жизни видел их. Фомич и дед Филат тоже стояли на берегу и разглядывали председателя; над камышовыми зарослями торчали их головы на тощих журавлиных шеях, как горшки на кольях. А председатель высился на липовой горе, широко расставив толстые, в желтых хромовых сапогах ноги, сложив руки крест-накрест на выпирающем животе, обтянутом расшитой белой рубахой, в белом парусиновом картузе. Ниже, в воде, такой же мощный председатель стоял ногами кверху на картузе, и казалось, он-то, этот нижний, отраженный в воде, и есть настоящий – стоит на голове и держит на себе липовую гору.

– Ну, чего уставились? Давайте сюда! – поманили пальцем оба председателя.

– Нам и тут хорошо, – сказал дед Филат.

– Чего там делать? – отозвался и Фомич.

– Идите, идите… Я вам растолкую, чего делать, – мирно уговаривал их Михаил Михайлович.

– Ты на лошади, ты и езжай сюда, – сказал Фомич.

– Буду я еще из-за вас, бездельников, жеребца гонять.

– Ну и валяй своей дорогой, раз мы бездельники… А нам некогда языки чесать. – Живой вскинул косу на плечо и пошел прочь.

За ним подался и дед Филат.

– Куда! – рявкнул Гузёнков так, что рысак вскинул голову и мелко засеменил передними ногами. – Стой, говорю!

– Ну, чего орешь? – Фомич остановился.

Дед Филат нырнул в кусты.

– Ты кто, колхозник или анархист? – распалялся Гузёнков.

– Я некто.

– Как это «некто»? – опешил председатель.

– Из колхоза пятый день как ушел. В разбойники еще не приняли… Кто ж я такой?