Борис Можаев - Дождь будет

Борис Можаев

ДОЖДЬ БУДЕТ

Николай Иванович видел сон: пестрый коротконогий бык из Погорей, гремя длинной цепью, приклепанной к ноздревому кольцу, бежал на него по тропинке сквозь оржи. Николай Иванович бросился было в сторону, но запутался в оржах, упал и с ужасом почуял, как у него отнялись руки и ноги, словно ватными сделались, - ни встать, ни шевельнуться он уже не мог, только лежал и слушал, как гремела цепь. Наконец курчавый широкий лоб быка наплыл на лицо, заслонил собой свет...

- Ааы-ы-ы-ы! - закричал Николай Иванович гортанным сдавленным криком и проснулся.

- Что ты, господь с тобой? Ай домовой навалился? - спрашивала, появившись в дверях спальни, мать Старенькая.

В руках у нее было ведро, длинная цепь от дужки тянулась по полу.

- У-уф! У-уф ты, черт возьми... Никак не отдышусь. - Николай Иванович расстегнул исподнюю рубаху, провел рукой по влажной, ходенем ходившей груди. - Бык мне приснился, Старенькая. Чуть не забодал...

- Какой бык-то? Белый, ай черный? Если черный, то к болезни.

- Пестрый... из Погорей.

- Пестрый? Пестрый я уж и не знаю к чему.

- Лоб у него курчавый; кудри черные, как у ихнего председателя Мышенкина. В носу кольцо, а от нее цепь длинная... Гремит! - Николай Иванович увидел вдруг цепь на полу. - Так это ты гремела цепью-то?

- За водой вот собралась, а цепь никак не привяжу. Глаза-то плохо видят, - смущенно оправдывалась мать Старенькая. - Вроде узел сделаю, но потяну - отвязывается. Приклепал бы мусатку. - Она снова ушла на кухню.

- Ну да... Мне только мусатки сейчас приклепывать.

Николай Иванович встал с постели, вышел в залу, поглядел на часы, потом в окно. Небо было чистое - ни облачка.

- Чего смотришь? - выглядывая из кухни, спросила мать Старенькая. Дождя, поди, ждешь? Хорошая будет погода.

- Откуда ты знаешь?

- По радио слыхала. Ночью передали - дождя не будет. Будут только эти самы... осадки.

- А что ж такое означают эти самые осадки?

- Роса!.. За ночь оседает. Осадок есть, а дождя нет.

- Ты у нас, Старенькая, прямо как ходячий календарь колхозника. Все растолковать сумеешь. Но к чему бы это бык меня бодал, а?

- Кабы черный бык, тогда к болезни. А этот пестрый? И волосы у него, говоришь, на лбу кучерявются, как у того председателя. Он чей же, этот бык-то?

- Того самого председателя... Из Погорей. Я еще торговал этого быка. Чистый холмогор!

- Значит, у тебя с ним сурьезность будет.

- С кем? С быком, что ли!

- С каким быком! Говоришь чего не надоть... С председателем!

- Если бы только с председателем... Это еще - горе не беда.

Николай Иванович мечтал о дожде. Дождь не столько нужен был для земли, как для него, председателя. Пойдет дождь - не будут сегодня жать пшеницу; а не пойдет - заставят. Да мало того, еще и на бюро вызовут. А там подставляй загорбину. Уж накостыляют.

Жизнь неожиданно преподнесла Николаю Ивановичу "сурьезность", как говорит мать Старенькая. К первому июля приказали сверху составить виды на урожай. Бумагу прислали, которая заканчивалась грозными словами: "Лица, подписавшие отчет о видах на урожай, несут персональную ответственность за правильность сообщенных сведений..." Ничего себе! Попробуй по траве определи эти "виды на урожай". Овес еще и в трубку не вышел, а просо только проклюнулось. И озимые еще цвели. Не будет дождя под налив - и сразу центнеров по семь не доберешь на гектаре. Вот и гадай, и неси ответственность...

Подали отчет. И себя не обидели, и от правды далеко не ушли. Но тут приехал сам Басманов: "Занизили!" И пошел пересчет... Опять по траве. "Сдашь два плана?" - "Без фуража останусь. Не могу". - "Сможешь!.."

А потом и решение на бюро вынесли: "В связи с повсеместным трудовым подъемом на полях страны и неблагоприятной погодой, бюро Вертишинского райкома призывает все колхозы подойти со всей серьезностью..." Словом, намекнули, что сдача хлеба сверх плана и теперь обязательна.

Пока суд да дело - и хлеба стали поспевать. Райком прислал второго секретаря, чтобы узаконить эту самую "сверхплановую". Но колхозники зашумели на собрании: "План получай и - баста... Хватит! Времена не те".

"Лучше бы ты меня лично оскорбил, - сказал, уезжая, второй секретарь Николаю Ивановичу. - Но ты плюнул в моем лице на бюро. Народ подговорил..." И в тот же вечер позвонил сам Басманов: "Отдельные коммунисты вели себя не по-партийному. Учти, Николай Иванович".

Николай Иванович знал, что теперь Басманов придерется к любому пустяку и вызовет на бюро. Ему нужен повод. Вчера приказал жать пшеницу лафетной жаткой. И жатку прислал от Мышенкина. Тот уже смахнул все озимые, почти зелеными уложил. А Николай Иванович все тянул: барометр стал падать. Дождя не миновать. Но когда он прольется?

- Старенькая, у тебя поясницу не ломит, случаем?

- С чего бы это ломить-то! Чай, не переневолилась.

- Ломит к дождю.

- Да я ж тебе сказала - не будет дождя.

- Не будет, не будет... Заладила! У тебя все не кстати. Когда не нужно, и поясница болит, и дождь идет, - ворчал Николай Иванович.

- Ах, погодой тебя возьми-то! Ты сам ноне пузыришься, как дождь.

Мать Старенькая доводилась ему тещей, - маленькая, округлая вся, с пухлыми, в красных прожилках щечками, будто свеклой натертыми, она колобком каталась по четырем комнатам опустевшей председательской избы. Жена, фельдшер, уехала в область на сборы, дети - в лагерях. И Николай Иванович то ли от непривычного одиночества, то ли от вчерашней выпивки и жаркой, дурной ночи чувствовал тяжесть на сердце. И тоска давила.

Одевался он долго - все не так было; сначала сапоги не смог натянуть волглые, отсырели за ночь. Он плюнул и надел сандалеты. Потом галстук не поддавался, как ни завяжет - все узел кособоким получался. И галстук бросил. Надел расшитую рубашку... Уф ты! Инда лысина вспотела. Он провел рукой по лицу - щетина царапает, что проволока. Побриться бы. Да настроения нет - сосет под ложечкой, и шабаш.

- Старенькая, медку нацеди!

- Господи! Глаза-то еще не успел продрать как следует. А ему уж отраву подавай. Вон, выпей молочка парного!

- Этим добром ты теленка потчуй. А я уж давно вышел из телячьего возраста.

К завтраку зашел Тюрин, председатель сельсовета.

- Ты чего так набычился? Иль таракан во сне дорогу перебежал? - спросил он от порога.

- Всю ночь с быком лбами сшибались, - ответила из кухни мать Старенькая. - Видать, бык одолел, вот он и дуется.

- Ну, супротив Николая Ивановича и слон не устоит, - говорил, посмеиваясь, Тюрин.

Старенькая принесла поставку мутновато-желтого медку.

- Пей! - Николай Иванович налил по стакану.

Выпили.

- Что там на улице? Дождем не пахнет?

- Жарынь! - сказал Тюрин. - У меня ажно утроба перегрелась.

- Знаем, отчего она у тебя греется.