Борис Можаев - Даян Геонка

Борис Можаев

ДАЯН ГЕОНКА

Ранним морозным утром я вышел из домика лесничего и направился к Усинге, небольшому удэгейскому селу, расположенному на берегу Бурлита в глубокой тайге. В Усинге нет ни одной улицы, небольшие деревянные избы стоят в совершенном беспорядке группами или в одиночку. Их владельцы, очевидно, выбирали места поудобнее, поближе к воде, мало беспокоясь об улицах и переулках, будто ставили не дома, а юрты.

Стоял сорокаградусный мороз. Вскоре я почувствовал, как щеки мои покрылись инеем. В чуткой морозной тишине все живое притаилось, даже деревянные домики удэгейцев, казалось, теснее сошлись в кружок, принакрывшись сизыми платками дымков. И только неугомонные синицы тоненько звенели на опушке леса: "Дзинь, дзинь, дзинь..." Да кто-то на речке требовал сердитым тенорком:

- Пей, ну! Пей!.. Почему ты не пьешь? Почему? - вдруг спрашивал этот же голос растерянно и жалобно.

На землю косо и медленно спускались частые мелкие снежинки, и было любопытно смотреть на голубовато-серое безоблачное небо. Мой попутчик до Тахалона, удэгеец Даян Евсеевич Геонка, вел с речки рыжую мохнатую лошаденку, так заиндевевшую, что издали я принял ее за буланую. В правой руке он нес пустое ведро и что-то сердито ворчал себе под нос. Я догадался, кто кричал на реке, и спросил:

- Что, не пьет, Евсеич?

- Не пьет, - отвечал он, потягивая упиравшуюся лошадь. - Кабанья голова в ведре была. Вот и не пьет, отфыркивается только. Такой упрямый лошадка.

Около изгороди из жердей стояли розвальни с одной оглоблей более длинной, чем другая. Упрямая лошадка покорно встала в оглобли и задремала. Даян быстро запряг ее, бросил две охапки темно-бурого таежного сена, и мы тронулись.

Геонка едет встречать дочь и сына, студентов педагогического института, прибывающих на новогодние каникулы. Встреча должна произойти где-то на перегоне между Тахалоном и Переваловским, расстояние не маленькое километров шестьдесят будет.

Узкая таежная дорога петляет вокруг могучих ильмов, ныряет в протоки, поднимается на бугры и пропадает в густом кедраче. Лошадь трусит рысцой, ритмично подбрасывая округлый лохматый круп.

Тайга словно застыла: ни шороха, ни дуновения; резко и сухо, как валежник, хрустит под копытами снег, скрипят полозья да раздаются где-то в стороне частые постукивания дятла.

- Сказки едете записывать? - не столько спрашивает, сколько утверждает Даян, и я вижу, как едва уловимая улыбка подергивает его всегда полураскрытые губы. - Я знаю много их. Только зачем говорить? Люди узнают - смеяться будут. Скажут: Геонка рассказки теперь рассказывает, легкую работу нашел.

Даян работает мастером по заготовке коры бархатного дерева. Сезон заготовки еще не наступил, поэтому он несколько стыдится своего вынужденного отдыха.

С минуту я безуспешно пытаюсь выудить из него хотя бы одну сказку.

- Зачем? - равнодушно отзывается он на мои просьбы. - Когда молодой сказку рассказывай. Когда старый - дела делай.

- Сколько же вам лет?

- Сорок два.

- И такие взрослые дети у вас? Уже в институте учатся.

- Э-э, старший у меня в армии отслужил. Теперь на сверхсрочника остался, - не без гордости сказал Даян.

- Когда же вы женились? - спросил я с удивлением.

- Первый раз рано, совсем рано, - отвечал он, дергая вожжи. - По закону младшего брата женился.

- Что же это за закон? - все более удивлялся я.

- Наши люди удэ закон такой имели: старший брат помрет - жену младший брат забирай.

- И у вас умер старший брат, - подсказал я Даяну.

- Нет, убили, - коротко и невозмутимо ответил удэгеец.

- Как это случилось? Расскажите, - попросил я Даяна.

- Можно, конечно, рассказать, такое дело. - Он снова чуть заметно улыбнулся. - Все равно как сказка будет.

Рассказывал он неторопливо и совершенно бесстрастно, словно эта история не имела к нему никакого отношения.

- Раньше как жили наши люди? Один род - одно стойбище, второй род второе. Сколько стойбищ в тайге было? Юрта от юрты далеко стояла, люди редко виделись, плохо знали друг друга. И вот в нашем стойбище сельсовет объявили. Брата председателем избрали, меня - секретарем. Я ликбез на лесозаготовках закончил, читал по складам, писал большими буквами, с папироску каждая будет. Избрали - значит, работать надо. Как работать? За неделю не обойдешь все стойбища. Стали мы агитировать, чтобы всем в одно место съехаться: жить будет легче, говорим, веселее. Школу, говорим, откроем, детей учить надо. Не хотели переезжать старики. Собираться в одно место не хотели. Где, говорят, зверь живет, там и охотник, а где человек живет - там охотнику делать нечего. Род Кялундзига не хотел ехать в наше стойбище. Пускай, говорят, к нам род Геонка едет. Открыли школу - детей в школу не отпускают. Кто-то со зла сказал: всех детей после школы отберут у родителей и погонят на войну. Шаманы сильно портили народ. Приедешь в стойбище из сельсовета, а шаман возьмет бубен, соберет народ и танцует. Нельзя отрывать людей в это время: духи обидятся. А шаман весь день в бубен бьет и кричит дурным голосом. Долго мы терпели такое дело и не выдержали. И сделали мы с братом политическую ошибку.

Он умолк, видя мою заинтересованность, полез в карман темно-синих суконных брюк, достал портсигар и начал закуривать. Его неторопливые движения и хитроватая улыбка выражали достоинство и удовлетворенность собою: вот тебе, мол, и сказка. Потерпи немного, если хочешь дослушать до конца.

- Такое было дело, - через минуту продолжал Даян, попыхивая трубочкой. - Пришли мы с братом в стойбище Кялундзига антирелигиозную пропаганду проводить. Те на охоту готовились, багульник жгли. Охотники у костра сидели, а шаман бегал перед ними, бил в бубен и высоко подпрыгивал. Подошел брат к костру и крикнул: "Шаман врет про духов! Зачем его слушать?" Испугались охотники, головы опустили и закрыли руками лица. А шаман подбежал к брату и замахнулся на него бубном. Тут брат вырвал у шамана бубен, ударил его о коленку и порвал бубен у всех на глазах. Шаман упал, мертвым притворился. Однако люди разошлись. Нам такое дело понравилось, мы все бубны в стойбище отобрали, потом записали на собрании все в протокол и в райком комсомола отправили. Через неделю вызывают меня в район. Спрашивают: "Расскажите, Геонка, как антирелигиозную пропаганду ведете?"

Я обрадовался. Думаю, есть что рассказать. Я стал говорить, как мы с шаманом воюем. Все рассмеялись, а секретарь позвонил звоночком и строго сказал:

- Это политическая ошибка. Это, товарищ Геонка, анархизм! Мы вас привлечем к ответственности.

Я не знал тогда, что значит слово "анархизм". Однако все умолкли и стали серьезными. Я понял - нехорошее это слово. За что, думаю, меня наказывать? За какой такой анархизм? Может, это воровство? Но ведь мы же не украли бубен, а отобрали и в протокол записали.