Борис Можаев - Проданная деревня (сборник)

– Не знаю, – ответил Гузёнков.

– Три года назад, – пояснил Фомич.

– Ясно!

Судья встал и огласил состав суда. Со сцены откуда-то вынырнул милиционер и встал за скамьей Фомича.

– Отвода к составу суда не имеется у вас, подсудимый? – спросил судья.

– Нет, – ответил Живой.

Из народных заседателей были старый учитель-химик из свистуновской семилетки по прозвищу Ашдваэс да заведующая районной чайной Степанида Силкина, пожилая, но все еще мощная чернокосая красавица, постоянный член президиума всех районных заседаний.

Обвинительное заключение читал и. о. прокурора младший юрист Фатеев. На нем был белоснежный китель, погоны и темно-синие с зеленым кантом брюки. Читал он, как и полагалось, с трибуны, установленной напротив скамьи подсудимого. Трибуну по такому случаю привезли из свистуновского клуба и обшили ее тоже красной материей.

Читал Фатеев с выражением или, как говорят в Прудках, с нажимом, и когда упоминал статьи Уголовного кодекса, то приостанавливался и смотрел в многолюдный зал. В это время становилось особенно тихо. По его словам получалось так, что Кузькин хоть и числился раньше колхозником, но склонность к тунеядству не давала ему «возможности полноценно трудиться на благо нашей Родины». И что теперь он попросту стал антиобщественным элементом, поскольку объявил себя рабочим, а постоянно нигде не работает. И в связи с этим дошел до самовольного захвата колхозной земли и обмана руководства.

– Я требую, – сказал Фатеев в заключение, – изолировать Кузькина от общества как разлагающийся элемент и за совершенное преступление, выразившееся в самовольном захвате колхозной земли, вынести Кузькину строгое наказание – год исправительно-трудовых работ с отбыванием в местах заключения.

В первом ряду захлопали, но особенной поддержки в зале не было, и эти жидкие хлопки вскоре затихли, потонули в дружном кашле, шарканье, шушуканье. Гром грянул, и теперь зал оживленно загудел.

Судья сказал:

– В связи с тем, что подсудимый от защитника отказался и решил вести защиту сам, предоставляется ему слово.

Фомич встал, посмотрел было на трибуну, но ему никто не предложил пройти и встать за нее; он потоптался нерешительно на месте, не зная, на кого же ему смотреть – в зал или на судью, к кому обращаться с речью-то. Так и не решив этого сложного вопроса, он встал вполоборота, так что справа от него был судья, а слева – зал.

– Товарищи граждане! В нашей Советской Конституции записано: владеть землей имеем право, но паразиты никогда. И в песне, в «Интернационале», об этом поется. Спрашивается: кто я такой? Здесь выступал прокурор и назвал меня тунеядцем, вроде паразита, значит. Я землю пахал, советскую власть строил, воевал на фронте. – Фомич как бы нечаянно провел культей по медалям, и они глухо звякнули. – Инвалидом остался… Всю жизнь на своих галчат спину гну, кормлю их. Как бы там ни шло, а побираться они не ходят по дворам. Так? – спрашивал он, повернувшись к залу.

– Так. А то что же?

– Ноне не больно подадут.

– Это не прежние времена… – неожиданно загалдели в зале.

– Выходит, я не паразит-тунеядец? – спросил опять Фомич.

– Нищих ноне нет! – выкрикнул женский голос. – Чего зря молоть? В зале засмеялись, зашикали. Судья позвонил колокольчиком.

– Гражданин Кузькин! Подсудимому не разрешается обращаться с вопросами в зал.

– А мне больше и спрашивать нечего. Люди сказали, кто я такой. Теперь – судите. – Фомич сел.

– Подсудимый Кузькин, вам известно было решение общего колхозного собрания, на котором вас лишили права пользоваться огородом? – спросил судья.

– Нет, товарищ судья.

– Отвечайте: гражданин судья.

– Пусть гражданин… Какая разница, – согласился Фомич.

– Вы были на том общем собрании?

– Не был.

– Садитесь!.. Свидетель Назаркин Матвей Корнеевич!

– Я, гражданин судья! – вскочил из первого ряда Корнеич и вытянул по швам свои огромные кулачищи.

– Надо говорить: товарищ судья.

– Слушаюсь!

– Вы показали, что Кузькин присутствовал на том собрании?

– Так точно! – живо подтвердил Корнеич.

– Слушай, Корнеич! Ты чего это на себя наговариваешь? – набросился на него Фомич. – Ты знаешь, что бывает за ложное показание? Гражданин судья, предупредите его, что за ложное показание два года тюрьмы дают по статье. Я тебя посажу на эту самую скамью! – Фомич указал на свое место.

– Да, за ложное показание дается два года заключения, – строго сказал судья. – Свидетель Назаркин, я предупреждаю вас.

Корнеич часто заморгал глазами и переступил с ноги на ногу, как притомившаяся лошадь.

– Повторяю вопрос… Свидетель Назаркин, был обвиняемый Кузькин на общем колхозном собрании двадцатого сентября прошлого года?

– Да вроде был… – Корнеич виновато поглядел в сторону председателя, но тут же вскинул голову к судье.

– А точнее?

Корнеич покрутил головой, точно хотел вылезти из широкого ворота темной толстовки…

– Да я уж не помню, – наконец произнес он, глядя себе под ноги.

Гузёнков выдавил какой-то рычащий звук и сердито посмотрел на Корнеича.

– Садитесь! – сказал судья. – Свидетель Степушкин!

Поднялся с первой скамьи заместитель Гузёнкова, седовласый, с бурой, изрытой глубокими морщинами шеей, свистуновский колхозник, вечный заместитель председателя.

– Вы подтверждаете, что Кузькин был на общем колхозном собрании двадцатого сентября?

Степушкин глядел куда-то в потолок, на лбу его появились такие же бурые, как на шее, борозды.

– Кажется, был, – произнес наконец Степушкин.

– Был или нет?

– Да вроде бы…

– Вы что, в прятки с судом играть решили? – Судья повысил голос.

– Не помню. – Степушкин сел.

– Кто извещал Кузькина о решении собрания? – спросил судья, глядя на председателя.

Гузёнков ответил, не вставая:

– Бригадир передавал мой приказ.

Встал Пашка Воронин.

– Да, я предупредил Кузькина. Он сидел на лесном складе, как раз под вечер. Я подошел к нему, посидел еще рядом. Потом сказал, чтобы он не сажал картошку на огороде, потому что огород не его, а колхозный.

– Подсудимый Кузькин, было такое предупреждение?

– В точности было! – сказал Фомич.

– Чего ж еще надо? – крикнул Гузёнков.

– Но, гражданин судья, дозвольте слово сказать? – обратился к судье Фомич.

– Пожалуйста.

– Воронин почти каждый день меня стращал: то говорил, что меня вышлют. Потом грозился посадить в тюрьму. А потом огород отобрать. Мало ли чего он говорил. Я уж и верить перестал. А ведь решение общего собрания – это же закон. Так я понимаю, гражданин судья?

– Правильно!

– Значит, законное постановление и передавать надо под расписку, документом. Выписать это решение на бумаге, прислать мне. Я бы прочел, расписался. Закон!