Адельша Кутуев - Неотосланные письма

У нас начались репетиции к большому студенческому вечеру.

Я жила в общежитии рабфака, что на улице Островского. В одной комнате нас было пять девушек. Хотя все мы были разной национальности, но жили дружней, чем родные сёстры.

Знаешь, Искандер, мы больше всего думаем о будущем. Радостное сегодня и чудесное завтра заслоняют прошлое. На думы о прошлом остаётся мало времени.

Ох, это прошлое! При одной мысли о нём я испытываю ужас и тоску.

Наш университет имеет вековую историю. Но до 1917 года в его стенах училось всего-навсего шесть студентов-татар. И это на протяжении ста лет! Да и те шесть были не просто татары, а сыновья помещиков и купцов.

А сейчас тысячи таких же, как и я, девушек, тысячи юношей-татар окончили университет, получили высшее – вслушайся в это слово – высшее образование!

Я очень любила петь. Музыка, литература – меня всегда влекло к ним. Я думала о том, почему у нас, татар, плохо развивалось искусство. Тогда же нашла я одну из многих причин. Раньше нашим отцам говорили:

– Не рисуй, брось! На том свете душа твоя переселится в твой рисунок. Он отнимет твою душу и оживёт, а ты останешься без души и будешь вечно гореть в адском огне.

Им говорили:

– Не пой! Своим пением ты созываешь нечистых. Не танцуй! Ты пугаешь ангелов…

А сейчас… ты знаешь, Искандер, мы не боимся испугать кого-либо и не боимся испугаться сами.

Как только нам сказали, что будет вечер, мы всей комнатой записались в число его участников.

Первая репетиция была назначена в общежитии студентов Татарского коммунистического университета. Ты уже был там, когда мы пришли. Мы шёпотом заговорили о тебе.

– Кто это? – спросила я.

– Наш режиссёр, артист Искандер, – ответил один из студентов.

Не скрою – ты многим нашим девушкам понравился. А Лиза, увлекающаяся и восторженная Лиза, прозванная нами за это «градусник», так прямо и заявила:

– Ну, что за прелесть! Вот бы расцеловать его! – и пошла к тебе.

Мы удивлялись её смелости, а сами скромно держались в стороне.

Вернувшись, она рассказала нам о цвете твоих глаз, о голосе, об улыбке, обо всём, что успела рассмотреть в тебе.

Ты действительно был красив. А наше воображение сделало тебя ещё лучше, ещё прекраснее.

Мы смотрели на тебя с обожанием. И чем больше мы скрывали это, тем сильнее влекло нас к тебе. Мы видели в тебе воплощение всего прекрасного. Ты казался нам и умным, и талантливым. Ты был актёром. Для нас это не звучало как профессия. Нет! Это слово означало призвание, поэзию, мечту. Поэтому-то на твоих репетициях бывало так много девушек.

А в те дни, когда не было репетиций, мы, собрав последние гроши, бежали в театр смотреть тебя. О! Тогда я ещё больше стала тянуться к тебе.

Любовь даёт человеку радость и силы. В те дни, несмотря на бессонные ночи, я не чувствовала усталости. С радостью встречала я каждый день, я ждала, когда, наконец, будет наш вечер, к которому готовила «Песню о жизни».

Давно я носила её в голове. Песня сложилась как-то сама собой. Но мотив не рождался. Я чувствовала его, он витал близко, вот-вот готовый появиться, как забытое слово, как имя, которое стараешься вспомнить. Но мотива не было. И я не могла петь.

Твоя улыбка, твой ласковый голос, твои голубые глаза окрылили меня. Они дали моей песне музыку. В неё, в эту песню, я вложила всю нежность, всю силу своего чувства к тебе.

Целыми вечерами просиживала я над песней, над её словами и звуками, выбирая самые лучшие, самые простые и задушевные. Я хотела, чтобы она была песней свободы и красоты, песней о земле и любви. Оттого ли, что я так долго и много думала о ней, песня завладела мною, она звучала во мне. И где бы я ни была, в городе, в лесу, на занятиях, она не оставляла меня. И мне казалось, что она становится ещё лучше. Будто она согрелась на утреннем солнце, впитала в себя запах полевых цветов, будто освежили её вечерние ветры.

И вот настал наш вечер.

Труды мои не пропали даром. С каждым звуком росла моя песня, ширилась, как родник, выбившийся из-под зелёной травы и в пути превратившийся в большую реку…

Меня вызывали, а я, смутившись и не зная, что делать, убежала за кулисы и спряталась между декорациями.

В это время кто-то подошёл ко мне. Моего лица, моих волос коснулись руки, и, затаив дыхание, услышала я знакомый голос…

Это был ты.

Я не ответила тебе. Я смотрела в твои глаза, и у меня не было сил говорить.

И навсегда запомнилось мне, как я, не отрываясь, смотрела на тебя, как чувствовала, что краска заливает всё моё лицо, как от сознания этого я ещё больше краснею…

Ты был так близко… Желание убежать охватило меня. От счастья, от радости хотелось мне бежать… Но я боялась тронуться с места. Теперь смешно вспомнить. На левом чулке была дырка. Перед выходом на сцену я тщательно запрятала худую пятку в туфлю, а теперь предательская дырка вылезла наружу. Я ругала себя за то, что не успела заштопать её, за неряшливость, и боялась пошевельнуться, чтобы ты не заметил.

Ты улыбался.

После концерта были танцы. Ты пригласил меня на вальс.

– Галия, вы созданы для сцены! – говорил ты. – Вы не знаете себя, вы хотите погубить свой талант в анатомичке, в больнице. А я предсказываю вам блестящее будущее. Вы станете знаменитой певицей. Вас будет слушать вся страна!..

Ты много говорил тогда, Искандер! Ты сказал:

– Я люблю ваши глаза, Галия! Я вижу в них себя…

Ты сказал, что готов быть моим другом и наставником в музыке. Ты предложил проводить меня, Искандер.

Я с радостью пошла с тобой.

Нас провожало много взоров. Мне особенно запомнились чёрные глаза нашего студента Вали Сафиуллина, о встрече с которым ты пишешь теперь в своём письме. Он любил меня. Правда, Сафиуллин об этом никогда не говорил, но его задумчивый вид, его робость при встречах со мной, его глаза, внимательный взгляд, которым он провожал меня, говорили яснее слов.

И знаешь, Искандер, меня внутренне тянуло к нему. Тогда я не отдавала себе отчёта в том, что же это – дружеское чувство или что-то иное, большее. Но теперь, когда столько лет прошло с тех пор, когда мы все стали зрелыми, знающими жизнь людьми, я почти верю в то, что Вали Сафиуллин был для меня не только другом. Мне думается, что он, именно он пробудил во мне первое чувство любви. Я тогда многого не понимала, но уже тогда с волнением следила за его взглядами. Помню, как иной раз нетерпеливо ждала я, что он подойдёт ко мне и скажет что-то такое прекрасное… Но он не подходил. Меня охватывало чувство разочарования, пустоты. Мне казалось, что что-то прошло мимо меня. И я злилась, иной раз говорила, сама того не понимая, дерзости Вали, смеялась и трунила над беднягой Вали, хорошим, добрым Вали. И тогда я внушала себе, что в этом умном и серьёзном юноше, лучшем нашем студенте, нет ничего такого, что может привлечь внимание девушки, что нет в Вали мужества, отваги, смелости. «Соня – вот кто он, – внушала я себе. – Таким он и останется, медлительным, нерешительным».