Иван Наживин - Во дни Пушкина. Том 1

– Да-с, морозец, можно сказать, самый крещенский… – благодушным говорком, поглаживая свою сивую бороду, лениво говорил монах, ощупывая глазами и старые Четьи-Минеи, и рукопись, и немного нахмурившееся лицо молодого хозяина, и с аппетитом прихлебывая с блюдечка густо разбавленный ромом чай. – А к ночи, того и гляди, опять завирюха разыграется: поземка опять потянула…

– Да, пожалуй… – согласился Пущин, поглядывая на своего приятеля, который выглядел скорее как провинившийся школьник.

– Что же, долго в наших краях погостить изволите? – зачерпнув вишневого варенья, спросил о. Иона. – Ах, хорошо у тебя варенье, мать Арина! Мастерица ты на эти дела… Я уж еще стаканчик согрешу, ежели позволите…

От рома глазки о. игумена сразу замаслились. Пушкин, зная его привычки, снова накатил ему чуть не полстакана рома. О. Иона сразу размяк, и ему стало еще более нудно. Он то и дело вынимал красный, в нюхательном табаке, платок и обтирал им взмокший лоб и сразу засиявший волосатый нос.

– А это что же, новое сочиненьице какое-нибудь ваше, Александр Сергеевич?.. – спросил он, указывая глазами на рукопись.

– Нет. Это комедия Грибоедова «Горе от ума»… – отвечал тот неохотно.

– А-а!.. Слышал, слышал… – вдруг оживился монах. – Тут у нашего отца благочинного сын студент на Рождество домой приезжал, так сказывал… Весьма любопытно, весьма-с…

– Да ведь для вас вот Четьи-Минеи есть… – не мог удержаться Пушкин. – А это вещь скоромная…

– Так тем более-с любопытно. И можно сказать, по должности необходимо познакомиться с тем, что наши сочинители теперь пишут… – сказал хитрый монах, и глаза его засмеялись. – Дабы в случае чего предостеречь овец своих духовных… Как же можно…

– В таком случае, если желаете, мы будем продолжать чтение… – еще больше повеселел Пушкин, которому нравился лукавый поп. – Хотите?

– Да сделайте милость!.. Премного обяжете… Мать Арина, удовлетвори меня, касатка, еще стакашком, а я, ежели говеть у нас будешь, велю попу помягче с тебя спрашивать…

– Ну, уж вы скажете тоже, батюшка!.. – помягчела и няня. – Давайте стакан-то, сполосну…

И Пушкин снова взялся за рукопись. Комедия все более и более захватывала его, и он, оживленно жестикулируя, читал сцену за сценой.

– «…Когда постранствуешь, воротишься назад, и дым отечества нам сладок и приятен…» – прочитал он и вдруг раскатился. – Вот именно!.. А, Пущин?..

Пущин отвечал улыбкой. Но он украдкой все принюхивался: в комнате определенно пахло угаром, которого он не выносил.

– Ха-ха-ха… – раскатывался хозяин. – «Как станешь представлять к крестишку иль к местечку, ну как не порадеть родному человечку?!»

О. Иона, с блаженным выражением на волосатом лице, боялся пропустить единое слово. Арина Родионовна вязала свой чулок, и на лице ее было теперь обычное благодушие. Она не совсем понимала, для чего это нужно писать и читать эти побаски, но раз Сашенька был доволен и весел, значит, все обстоит и слава Богу… Арина Родионовна была истинной дочерью земли и точно вся была пропитана ее простой мудростью, которая не знает лукавства и принимает не только покорно, но и с удовольствием, жизнь человеческую со всеми ее несовершенствами. Может быть, потому-то так и тепло всегда было около нее ее буйному питомцу.

– «…А о правительстве иной раз так толкуют, что если б кто подслушал их – беда!..» – весело читал Пушкин и покосился на о. Иону: тот плавал в блаженстве. – Ай да Грибоедов!.. – воскликнул он и жадно выпил несколько глотков чаю. – Ай да тезка!..

– И даст же Господь такое дарование!.. – покрутил о. Иона черным клобуком. – Конечно, душеспасительного тут мало, но востро, весьма востро!.. Ну-ка, нянюшка, еще черепушечку за здоровье господина сочинителя Грибоедова…

Пущин украдкой все болезненно морщился: угаром пахло все сильнее. «Вот он, дым отечества!.. – с тоской подумал он. – Печи истопить не умеют…» Но он не мог не улыбнуться на своего друга, который с такой неподражаемой ужимкой прочел: «…а форменные есть отлички: в мундирах выпушки, погончики, петлички…»

– Нет, мой «Онегин» решительно ни к черту не годится! – крикнул вдруг Пушкин, щелкнув рукописью по столу. – Вот как писать надо: ни единого слова лишнего!

И снова – в окна глядела уже черная ночь – голос его зазвенел меткими, не в бровь, а в глаз, стихами:

И он опять раскатился… О. Иона блаженствовал. Но у Пущина в виске забилась жилка, предвестник головной боли. Нет, этот угар решительно невозможен!.. Но Пушкин, всеми силами сдерживая смех радости, уже кончал:

– Нет, решительно: к черту «Онегина»!.. – еще раз крикнул он. – Извините, о. Иона, насчет черта… Но зарезал меня разбойник Грибоедов!.. И как тебя благодарить за такой гостинец, любезный Пущин, право, не знаю! Давно не имел я такого удовольствия… О. Иона, как? Очень скоромно?!

– Полноте, Александр Сергеич: монахам, и тем читать можно… – вытирая довольное лицо красным платком, проговорил о. Иона. – Такие ли бывают!..

– Слышишь, Пущин? – захохотал Пушкин.

– Слышу…

О. Иона решительно встал.

– Ну, мне пора и к дому… – сказал он. – Премного благодарим, хозяин дорогой, на угощение: и на духовном, и на телесном… Прощайте, Иван Иванович. Премного уважили… Вот таких гостей почаще бы в наши края. А то живем, как в берлоге… Прощай, нянюшка… Спасибо на угощении… А ты, Александр Сергеич, поди-ка на два слова ко мне, между протчим… – поманил он за собой хозяина в переднюю. – На минутку…

Пушкин последовал за разопревшим от чаю и удовольствия монахом. Тот, увидав Якима, стоящего с его шубой, отослал его и, нагнувшись к Пушкину, низким голосом проговорил:

– Ты вот что, Сергеич… Я знаю ведь, что я для тебя гость не всегда приятный, да что поделаешь?.. Должен творить волю пославшего мя, как говорится… Ну, только я то хотел сказать тебе, чтобы ты меня никак не опасался… От меня вреды тебе никакой не будет… Понял? Ну, вот тебе и весь сказ… А ты, между протчим, все же будь поаккуратнее: их сила, их и воля… Прощай, родимый… Спасибо… Яким, где ты там, жива душа?..

Яким помог ему напялить овчинный тулуп, подал теплые рукавицы и выбежал кликнуть ямщика.

– Ну, еще раз прощай, Александр Сергеич… Давай-ка, брат, поцелуемся по-милому, по-хорошему… К нам в гости жалуйте… А ежели, неровно, стишки какие похлестче опять будут, захвати, мотри…

– Непременно… – смеялся Пушкин. – Обязательно…

И поп расцеловался с поэтом, вышел, и сейчас же в ночи завизжали полозья. Пушкин, задумчивый, вернулся назад. «Хорошо, что этот поп с душой. Но ведь на его месте мог оказаться и сукин сын какой-нибудь…» – подумал он. И ему стало опять тоскливо.