Висенте Бласко-Ибаньес - Винный склад

– Я подумалъ, увидавъ тебя, что въ Хересѣ дѣла плохи; но если и ничего еще тамъ не случилось, то скоро случится. Сидя здѣсь, мнѣ все извѣстно; я имѣю друзей на другихъ виноградникахъ, которые сообщаютъ мнѣ о намѣреніяхъ забастовщиковъ.

И приказчикъ разсказалъ сыну о большомъ митингѣ работниковъ, который долженъ состояться на слѣдующій день на равнинѣ Каулина. Никто не знаетъ, кто давалъ приказаніе, до изъ устъ въ уста распространился призывъ по горамъ и селамъ, и многія тысячи человѣкъ соберутся вмѣстѣ, даже работники изъ окрестностей Малаги, – всѣ тѣ, которые занимались поденщиной въ округѣ Хереса.

– Настоящая революція, сынъ мой! Всѣмъ руководитъ молодой человѣкъ, пріѣзжій изъ Мадрида, котораго прозвали Мадриленьо. Онъ проповѣдуетъ объ убійствѣ богатыхъ и распредѣленіи между бѣдными всѣхъ сокровищъ Хереса. Народъ точно обезумѣлъ: всѣ увѣрены что завтра они побѣдятъ и что нуждѣ наступитъ конецъ. Мадриленьо прикрывается именемъ Сальватьерра и будто бы дѣйствуетъ по его приказанію; и многіе утверждаютъ, точно сами видѣли его, что донъ-Фернандо скрывается въ Хересѣ и явится, лишь только начнется революція. Что ты скажешь на это?

Ферминъ съ недовѣрчивостью покачалъ головой. Нѣскольо дней тому назадъ Сальватьерра писалъ ему, но не выражалъ намѣренія вернуться въ Хересь. Ферминъ сомнѣвается въ его пріѣздѣ туда. Притомъ, онъ считаетъ неправдоподобнымъ это намѣреніе возстанія. Надо думать, что это лищь одна изъ многихъ ложныхъ тревогь, распускаемыхъ доведенными до отчаянія голодными. Было бы безуміемъ попытаться овладѣть городомъ въ то время, какъ тамъ войско.

– Вы увидите, отецъ, что если и состоится собраніе въ Каулинѣ, то все ограничится лишь криками и угрозами, какъ во время собраній въ деревняхъ. A относительно донъ-Фернандо не безпокойтесь. Я убѣжденъ, что онъ въ Мадридѣ. Онъ не такой сумасшедшій, чтобъ вмѣшаться въ нелѣпость, подобную этой.

И я думаю такъ же, сынъ мой; но во всякомъ случае завтра постарайся держаться дальше отъ этихъ безумцевъ, если они дѣйствительно вступятъ въ городъ.

Ферминъ смотрѣлъ во всѣ стороны, ища глазами свою сестру. Наконецъ, показалась Марія де-ла-Лусъ, она улыбалась Фермину и осыпала его возгласами радостнаго удивленія, Юноша внимательно взглянулъ на нее. Ничего. Еслибъ не разговоръ съ Рафаэлемъ, онъ не могъ бы на лицѣ ея уловить признаки горя.

Прошло болѣе часа, и Ферминъ все еще не могъ говорить наедине съ сестрой. По пристальнымъ взорамъ, устремленнымъ на нее братомъ, дѣвушка, казалось, угадывала нѣчто изъ мыслей. Она то блѣднѣла, то краснѣла.

Сеньоръ Ферминъ спустился внизъ съ холма виноградника, идя навстрѣчу погонщикамъ, проѣзжавшимъ по большой дорогѣ. Это были друзья и ему хотѣлось узнать отъ нихъ кой-что о предполагавшемся завтрашнемъ собраініи.

Оставншись одни, братъ и сестра обмѣнялись взглядами среди тягостнаго молчанія.

– Мнѣ надо поговорить съ тобой, Марикита, – сказалъ, наконецъ, юноша тономъ рѣшимости.

– Говори, Ферминъ, – отвѣчала она спокойно. – Увидавъ тебя, я поняла, что ты пріѣхалъ съ какой-нибудь цѣлью.

– Нѣтъ, я не буду говорить здѣеь. Отецъ можетъ вернуться, а то, о чемъ намъ съ тобой нужно переговорить, требуетъ времени и спокойствія. Пойдемъ, прогуляемся.

И они направились внизъ сь холма, по спусау, противоположному большой дорогѣ, сзади башни. Марія де-ла-Лусъ нѣсколько разъ хотѣла остановиться, не желая идти такъ далеко. Ей хотѣлось поскорѣй выйти изъ тревожной неизвѣстности. Но братъ не соглашался начать разговоръ, пока они не покинутъ виноградника Дюпона, гдѣ отецъ ежеминутно можетъ встрѣтиться съ ними.

Наконецъ они остановились вблизи ряда кустарниковъ, у большого отверстія въ стѣнѣ, откуда виднѣлся оливковый садъ, сквозь листву котораго прорывались лучи заходящаго солнца.

Ферминъ усадилъ сестру на холмикъ, самъ же, стоя передъ ней, сказалъ съ ласковой улыбкой, чтобы пробудить въ ней довѣрчивость къ нему:

– Ну, маленькая сумасбродка, скажи мнѣ, почему ты порвала сь Рафаэлемъ, и прогнала его отъ себя, какъ собаку, нанеся ему такое rope, что, повидимому, бѣдняга умретъ отъ него.

Марія де-ла-Лусъ, казалось, желала обратить въ шутку все дѣло, но ея лицо покрылосъ блѣдностью и улыбка смахивала на горестную гримасу.

– Потому, что я его не люблю, потому что онъ мнѣ надоѣлъ, вотъ почему. Онъ дуракъ, наскучившій мнѣ. Не вольна я развѣ не любить человѣка, который мнѣ не нравится?…

Ферминъ заговорилъ съ ней, какъ съ мятежной дѣвчонкой. Она не умѣетъ скрыть, что любитъ Рафаэля. Во всемъ этомъ есть нѣчто, что ему необходимо знать для блага ихъ обоихъ, чтобы снова уладить дѣло между ними. Она не злой человѣкъ и не можетъ такъ жестоко обойтись со своимъ женихомъ. Какъ, такимъ образомъ топтать любовь, начавшуюся чутъ ли не съ дѣтства? Какъ, такимъ образомъ, гоняютъ отъ себя человѣка, продержавъ его долгій рядъ годовъ, какъ говорится, пришитымъ къ своей юбкѣ. Что-то есть необъяснимое въ ея поведеніи, и необходимо, чтобы она во всемъ открылась бы ему.

Но дѣвушка не поддавалась, на ласкающій и убѣждающій тонъ брата.

– Ничего таого нѣтъ, – отвѣтила она энергично, выпрямившись, какъ бы желая встать. – Все это твои выдумки. Другого ничего нѣтъ, кромѣ того, что всякое ухаживаніе мнѣ надоѣло, я вообще не желаю выходить замужъ и рѣшила провестии свою жизнь съ отцомъ и съ тобой.

И такъ какъ дѣвушка, чтобы скрыть свое смущеніе, возвысила голосъ, повторяя, что она вольна надъ своими чувствами и можетъ поступать, какъ ей заблагоразсудится, Ферминъ сталъ раздражаться.

– Ахъ ты, обманщица, съ жесткой душой и каменнымъ сердцемъ! Думаешь ли ты, что можно такъ бросать человѣка, когда взбредетъ на умъ, послѣ того, какъ въ теченіе долгихъ годовъ вели съ нимъ любовные разговоры у рѣшетчатаго окиа, довели его до безумія медовыми рѣчами, и послѣ того, какъ ты утверждала, что любишь его больще, чѣмъ жизнь? За меньшее, чѣмъ это, убивали дѣвушекъ ударомъ кинжала… Кричи: повторяй, что ты сдѣлаешь то, что тебѣ вздумается… мои мысли обращены лишь къ тому несчастному, сердце котораго, когда ты болтаешь, словно безразсудная, исходитъ кровью и онъ плачетъ какъ ребенокъ, несмотря на то, что онъ самый храбрый мужчина изъ всѣхъ мужчинъ въ Хересѣ. И все изъ-за тебя… изъ-за тебя, которая ведетъ себя хуже цыганки, изъ-за тебя, флюгеръ!..

Возбужденный порывомъ гнѣва, онъ говорилъ о горѣ Рафаэля, о слезахъ его, когда онъ молилъ Фермина о помощи, о терзаніяхъ, съ которыми онъ ждетъ исхода его посредничества. Но ему пришлось прервать свою рѣчь.

Марія де-ла-Лусъ, внезапно переходя отъ сопротивленія къ унынію, разразилась слезами и стонами, все увеличивающимся по мѣрѣ того, какъ Ферминъ подвигался въ разговорѣ о любовномъ отчаяніи ея жениха.