Висенте Бласко-Ибаньес - Обнаженная

Въ эту эпоху его жизни, когда онъ надѣвалъ каждый вечеръ фракъ и писалъ только потреты дамъ, которыя жаждали выйти покрасивѣе и серьезно обсуждали съ нимъ, какое надѣть платье для позированія, онъ познакомился со своею будущею женою Хосефиною.

Увидя ее впервые среди болтливыхъ дамъ съ надменною осанкою, Реновалесъ почувствовалъ къ ней влеченіе въ силу контраста. Робкій видъ, скромность и незначительная внѣшность молодой дѣвушки произвели на него сильное впечатлѣніе. Она была маленькаго роста, лицо было привлекательно лишь свѣжестью молодости, фигурка – граціозно-хрупка. Подобно Реновалесу, это созданіе вращалось въ высшемъ обществѣ только благодаря снисхожденію окружающихъ; она занимала, казалось, чье-то чужое мѣсто и съеживалась, словно боясь привлечь на себя вниманіе. Одѣта она была всегда въ одно и тоже нѣсколько поношенное вечернее платье, утратившее свѣжесть изъ-за постоянной передѣлки въ погонѣ за послѣдней модой. Перчатки, цвѣты, ленты выглядѣли на ней всегда какъ-то печально, словно говорили о тяжелой экономіи бережливости въ домашнемъ хозяйствѣ и прочихъ лишеніяхъ, потребовавшихся для пріобрѣтенія этихъ вещей. Хосефина была на ты со всѣми молодыми дѣвушками, блиставшими въ модныхъ салонахъ, и расхваливала съ завистью ихъ новые туалеты; мамаша ея, величественная особа съ огромнымъ носомъ и очками въ золотой оправѣ, была въ близкихъ отношеніяхъ съ самыми знатными дамами. Но несмотря на эти связи, вокругъ матери и дочери замѣчалась какая-то пустота, слегка презрительная любовь, смѣшанная съ изрядною долею состраданія. Онѣ были бѣдны. Отецъ былъ довольно извѣстнымъ дипломатомъ и не оставилъ женѣ по своей смерти никакихъ средствъ къ жизни кромѣ вдовьей пенсіи. Двое сыновей были заграницей атташе при испанскомъ посольствѣ и съ трудомъ сводили концы съ концами при крошечномъ жалованіи и большихъ расходахъ, требовавшихся ихъ положеніемъ. Мать и дочь жили въ Мадридѣ, цѣпляясь за общество, въ которомъ онѣ родились, и боясь лишиться его, какъ-будто это было равносильно униженію; день онѣ проводили въ маленькой квартиркѣ третьяго этажа, меблированной остатками бывшаго величія, а по вечерамъ выѣзжали въ свѣтъ, подвергая себя невѣроятнымъ лишеніямъ ради того, чтобы достойнымъ образомъ встрѣчаться съ тѣми, которые были прежде равны имъ.

Нѣкоторые родственники доньи Эмиліи, мамаши Хосефины, оказывали ей помощь, но не деныами (это никогда), а избыткомъ своей роскоши, чтобы она и дочь могли представлять слабое подобіе довольства. Одни посылали имъ иногда свой экипажъ, чтобы прокатиться по аллеѣ Кастельяна и по парку Ретиро, гдѣ онѣ раскланивались съ катающимися пріятельницами; другіе давали имъ время отъ времени свою абонементную ложу въ Королевскомъ театрѣ, въ дни неинтересныхъ представленій. Состраданіе не позволяло богатымъ родственникамъ забывать о матери и дочери и передъ семейными обѣдами и другими торжествами. «He забыть бы бѣдныхъ Торреалта…» И на слѣдующій день въ великосвѣтской хроникѣ отмѣчались въ числѣ присутствовавшихъ на торжествѣ «прелестная сеньорита де Торреалта и ея почтенная мать, вдова незабвеннаго, знаменитаго дипломата». Донья Эмилія забывала тогда свое положеніе, воображая, что вернулись опять хорошія времена, и пролѣзала всюду въ своемъ вѣчномъ черномъ платьѣ, преслѣдуя своею навязчивостью важныхъ дамъ, горничныя которыхъ были богаче и питались лучше, чѣмъ она съ дочерью. Если какой-нибудь старый господинъ подсаживался къ ней, дипломатическая дама старалась уничтожить его своими величественными воспоминаніями. «Когда мы были посланниками въ Стокгольмѣ…» или «Когда мой близкій другъ Евгенія была императрицей…»

Хосефина же, со своимъ инстинктомъ робкой дѣвушки, повидимому, лучше матери понимала свое положеніе. Она спокойно сидѣла среди пожилыхъ дамъ, разрѣшая себѣ лишь изрѣдка подходить къ молодымъ дѣвушкамъ, которыя были ея школьными подругами, но относились къ ней теперь свысока, видя въ бѣдной Хосефинѣ чтото въ родѣ компаньонки, поднявшейся до ихъ высоты только по положенію покойнаго отца. Мать сердилась на нее за робость, требуя, чтобы она много танцовала, держала себя бойко и оживленно и отпускала шутки, хотя бы даже нѣсколько смѣлыя, чтобы мужчины повторяли ихъ и создали ей репутацію остроумной барышни.

Трудно вѣрилось даже, чтобы она могда быть такимъ ничтожествомъ. И это дочь великаго человѣка, вокругъ котораго тѣснились люди, какъ только онъ входилъ въ первые салоны Европы! Это дѣвушка, которая воспитывалась въ Парижѣ въ Sacre Coeur, говорила по-англійски, знала немного по-нѣмецки и проводила цѣлые дни за книгою, когда не надо было передѣлывать старое платье или чистить перчатки! Что она о себѣ думаетъ? Видно, ей замужъ не хочется!.. Должно быть ей живется очень хорошо въ маленькой квартирѣ въ третьемъ этажѣ, гдѣ ихъ знатный родъ влачитъ свое жалкое существовованіе?

Хосефина грустно улыбалась. Выйти замужъ! Она была увѣрена, что не найдетъ жениха въ обществѣ, къ которому принадлежала. Всѣ знали, что она бѣдна. Молодежь искала въ салонахъ невѣстъ съ приданымъ. Если кто изъ молодыхъ людей и подходилъ къ Хосефинѣ, привлеченный ея блѣдною красотою, то лишь для того, чтобы шепнуть ей на ухо дерзкія слова или попросить въ насмѣшку во время танцевъ ея руки, или предложить ей близкія отношенія съ чисто англійскою осторожностью – напримѣръ, флиртъ, безъ особенно дурныхъ послѣдствій, на который охотно идутъ дѣвушки, желающія и сохранить дѣвственность, и познать тайну физической любви, хотя бы въ извращенномъ видѣ.

Реновалесъ не могъ отдать себѣ отчета въ томъ, какъ началась его дружба съ Хосефиною. Можетъ-быть, здѣсь сыгралъ роль контрастъ между нимъ и маленькою женщиною, которая еле доходила ему до плеча и выглядѣла пятнадцатилѣтнею дѣвочкою, когда ей минуло уже двадцать лѣтъ. Ея нѣжный голосъ ласкалъ его слухъ; ему было смѣшно подумать, что онъ можетъ обнять это хрупкое и граціозное тѣльце; ему казалось даже, что онъ раздавилъ бы его въ своихъ крѣпкихъ объятіяхъ, словно восковую куклу. Маріано искалъ Хосефину всегда въ салонахъ, гдѣ появлялись мать съ дочерью, и проводилъ цѣлые вечера подлѣ молодой дѣвушки, охваченный чувствомъ братскаго довѣрія и желаніемъ сообщить ей всю свою жизнь, свое прошлое, свои надежды и труды, словно она была товарищемъ по профессіи. Хосефина слушала, глядя на него своими сѣрыми, слегка улыбающимися глазами и утвердительно качая головою, хотя она не понимала всего, что онъ говорилъ; живой и открытый характеръ Маріано разливался, казалось, въ огненныхъ волнахъ и пріятно ласкалъ ее. Реновалесъ не походилъ на тѣхъ людей, которыхъ она знала до сихъ поръ.

Замѣтивъ ихъ дружескія отношенія, кто-то – можетъ-быть, подруга Хосефины – пустилъ ради насмѣшки слухъ, что художникъ – женихъ Хосефины Торреалта. Тогда только оба они поняли, что молча любятъ другъ друга. He братская дружба побуждала Реновалеса проходить по той улицѣ, гдѣ жила Хосефина, и глядѣть вверхъ въ надеждѣ увидѣть у окна ея стройную фигурку. Однажды въ домѣ герцогини, очутившись съ Хосефиною наединѣ въ корридорѣ, Реновалесъ схватилъ ее за руку и такъ робко поднесъ руку къ губамъ, что онѣ еле прикоснулись къ перчаткѣ. Онъ самъ испугался этой дерзости, стыдясь своей силы и боясь причинить боль такому нѣжному и слабому созданію. Хосефина могла свободно положить конецъ этой дерзости самымъ слабымъ движеніемъ, но вмѣсто этого не только не отняла руки, а опустила голову и расплакалась.