Мануэль Монтальбан - Пианист

Все засмеялись или заулыбались, все, кроме сеньоры Асунсьон, которая напала на Кинтану:

– А что ему было делать, этому лейтенанту? Убить того? Доброе сердце у него, вот он и решил, лучше сделать вид, что не понял. Глаза не видят – сердце не болит.

– При чем тут доброе сердце, просто испугался шума.

– Пускай испугался шума. Зато сам никого не убил, и его не убили. Побольше бы такого страху в мире, глядишь, и мир стал бы лучше.

– Кинтана, расскажи про чахоточную.

– Я же рассказывал в прошлый раз.

– А сеньор Росель не слышал.

– Расскажи. Расскажи. Это ведь про ветчину? – не отставал старик Бакеро и глотал слюну – видно, голод не унимался.

– Да, и про ветчину. Так вот, шли партизаны по горам. Одни говорят, это был отряд Массаны, другие, что это случилось в долине Арана, в зоне, которую контролируют коммунисты. Одним словом, в горах было дело, и остановились они в доме каталонского крестьянина. Хозяин дома пользовался дурной славой, поговаривали, что он был стукачом у жандармов, вот он и понял, что эти пустят его в расход.

Кинтана заговорил тише, чтобы слова его не достигли ушей шпионов, прячущихся в ночи, и слушателям пришлось потеснее сбиться вокруг него.

– Крестьянин, как увидел партизан, сразу в слезы. И что, мол, они бедные и что, мол, жандармы с них глаз не спускают, грозятся в тюрьму запрятать, если станет маки помогать. А если меня убьют, что станется с моей семьей? Сын у меня парализованный, в поле работать не может, а дочка чахоточная. Ну-ка, хочу поглядеть на чахоточную, сказал Массана или кто был у них командир, для нашей истории не имеет значения. Крестьянин с женой, еле живые от страха, повели его в комнату, где дочка лежала в постели. Тогда командир маки говорит одному из отряда: ты – врач, давай-ка осмотри ее в присутствии матери. Все удаляются из комнаты, и через некоторое время партизан-врач выходит и говорит: да, у нее действительно туберкулез, каверны огромные, как пещеры Драк. [49]

– Так и сказал?

– Ну, так или не так, я там не был, но что-то в этом роде. Командир маки подумал немного и стал отдавать распоряжения. Бог ты мой! Через несколько минут на столе в кухне чего только не было: банки со сгущенным молоком, шоколад, кролик, которого они и подстрелили, повидло…

– И окорок?

– Да, сеньор Бакеро, и окорок. Огромный сырокопченый окорок, знаете такой, с виду будто каменный, а начнешь резать ножом – ломти широкие и тонкие, маслянистые, так и ложатся грудой, один на другой, один на другой.

– Я не видел окорока с довоенных, с нормальных времен.

И старик Бакеро закивал головой, подтверждая правдивость собственных слов.

– В комиксе про Роберто Алькасара и Педрина нарисован очень большой окорок, – сообщил мальчик. – Роберто Алькасар сидит в тюрьме у русских, а Педрин просовывает ему сквозь решетку окорок.

Над террасой повис призрак огромного и сочного окорока, и Кинтана, уважительно выждав время, продолжил рассказ:

– Крестьянин с женой не знают, что делать – радоваться или страшиться; придут жандармы, придут солдаты и спросят: кто дал все это? За какие такие заслуги? Командир маки говорит им: главное – подумайте о своей дочери. Пока мы тут, в горах, у вас не будет недостатка в еде. Раз ты отвечаешь за семью, вот и подумай над тем, что я сказал. Если донесешь на нас властям, они тебя наверняка расстреляют. Я знаю, что ты на меня доносил, и не раз, а вот я в ответ протягиваю тебе свою революционную руку. И протянул ему руку, а крестьянин взял и ту руку поцеловал.

– А потом побежал и донес на него жандармам, – не удержался старик Бакеро, который возненавидел крестьянина из-за окорока.

Кто его знает, правда ли эти истории, пробормотал дон Энрике. А у Андреса мурашки по коже бежали всегда, когда при нем заговаривали о маки. Если бы не моя бедная мама-вдова да не такие времена… Особую закваску надо иметь, чтобы жертвовать всем ради идеи, ради идеи, которая потерпела поражение. Такие люди внушают мне восхищение и страх. Не может быть, что они такие же, как я, как все мы, которые молча проглотили поражение раз и навсегда. Навсегда? Кинтана с этим не согласен. Великие державы предали Испанскую республику и терпят режим Франко, но если блокада, о которой говорят, настоящая, то режим долго не протянет, демократы всего мира объединятся и выбросят из Испании фашизм. Кинтана достал откуда-то из-за пазухи сложенный вдвое листок, развернул его и показал собравшимся вокруг него листовку – читайте, кто хочет.

– Сегодня утром подобрал на улице, около здания «Испано-Оливетти», когда шел продавать книги.

Никому не хотелось брать листовку в руки, все глядели на нее искоса, словно и смотреть-то было опасно. Наконец Андрес взял листовку и прочитал вслух:

– Барселонцы! Франкизм морит вас голодом, а те, кто сотрудничает с режимом, и спекулянты наживаются на нищете масс. Необходимо заявить народный протест против жестоких полицейских репрессий. Объявляется пять минут молчания – двадцатого мая в десять часов утра на своем рабочем месте, дома или где бы ты ни был, выдержи пять минут молчания. Подпись – ВСТ [50]и ОСПК.

– Масло масляное.

– Что вы хотите этим сказать, сеньор Бакеро?

– Что коммунисты прибрали к рукам Всеобщий союз трудящихся. И сунули его себе в карман.

И сеньор Бакеро жестом показал, будто вытащил сам у себя бумажник.

– Пять минут молчания. Ну и борьбу придумали.

– Мужество надо возвращать понемногу, сеньор Бакеро.

– А ко мне, Кинтана, мужество, наверное, уже никогда не вернется. Вы-то еще молодые, мир на вашем веку еще не раз повернется так и эдак. А я все свое мужество потратил на войне. Что мне осталось? Один сын на войне погиб, другой – где-то тут, бог знает где. Зачем жить дальше? По мне, пусть Испания катится хоть к чертям собачьим, на здоровье. Знаете, мы с женой много лет близко знакомы с двоюродной сестрой сеньоры Пакиты, а эта женщина была в близких отношениях с Компанисом, мир его праху. Можете себе представить, что пришлось вынести бедной женщине. Недавно, несколько месяцев назад, мы ходили навестить ее и спросили, как дела, и она нам совершенно ясно сказала, что теперь тут никто и пикнуть не посмеет ни сегодня, ни завтра, что теперь тут никто пикнуть не посмеет еще много, много лет.

Старик в неприличном жесте выкинул руку вперед и, тотчас же согнув ее в локте, отбросил назад бумерангом в направлении собственного широко раскрытого щербатого рта.

– Надо есть, чтобы выжить, а все остальное – чушь.

– Как может держаться такой режим, когда вокруг – демократическая Европа? – спросил Кинтана, глядя на старика с улыбкой превосходства.

– Потерпите немного – и увидите. Во всяком случае, единственные, кто мог бы что-то сделать, – это русские или американцы. Но у русских своих дел полно, им надо восстанавливать страну, а американцы – те даже не знают, где она, эта Испания, находится.