Мануэль Монтальбан - Пианист

Тереса только хохотала и кивала.

– Луис, весь Париж заметит, что тебя нет.

– Именно поэтому. Поэтому и не иду. И завтра же пошлю статью в «Вендреди» и ясно объясню, почему я не принял участия в праздновании Четырнадцатого июля тысяча девятьсот тридцать шестого года.

– Но прежде чем мы уйдем, дай заглянуть тебе в лицо.

– На моем лице вы прочтете озадаченность, а моя озадаченность вас оскорбляет, идиоты, исторические идиоты, вы собираетесь маршировать в одной колонне с убийцей Блюма.

– Про какого убийцу он говорит?

– Вчера Луис вспоминал стихи Арагона, в которых тот призывает стрелять по Леону Блюму.

Ларсен пожал плечами и дал Роселю испанский республиканский флаг, французский протянул Тересе, а себе оставил красный.

– Вы проспали все на свете, демонстрация уже началась.

Они заспешили по путаным улочкам Маре и нагнали демонстрацию около Зимнего цирка. На тротуарах стояли люди, хлопали в ладоши, переговаривались, одни с симпатией, другие с иронией наблюдали за группой людей, проходивших в это время мимо – колонна «Zes Jeunesses» [115]шла и пела переделанный и расширенный вариант «Карманьолы».

Потом «Карманьолу» сменила «Ça ira» [117]тоже переделанная на современный манер. Однако вовсе не аристократы и не буржуа были на этот раз кандидатами «на фонарь», а фашистские молодчики из «Croix de Feu», [118]с которыми молодые социалисты и коммунисты принялись выяснять отношения на улочках Латинского квартала при помощи кулаков. Тереса время от времени поясняла Альберту на ухо непонятные слова и фразы, а когда Ларсену удалось уговорить парней, следивших за порядком, пропустить их к демонстрантам, они пристроились в хвост молодежной колонны и оказались посреди кумачового океана из красных флагов и лиц, пунцовых от жары и идеологических страстей.

– Blum à l'action! [119]– кричали коммунисты.

– Unité quand même! [120]– вторили им социалисты. Кто-то сказал, что позади идет испанская делегация, и Росель пошел искать своих, повернув назад, против движения колонны, и первым увидел Бонета под транспарантом троцкистов, примкнувших к одной из колонн Социалистической партии. Лицо Бонета пылало ярче кумачовых флагов, не человек, а дьявол вопил в бурлящем котле Истории:

Троцкисты подхватывали выкрики Бонета, не обращая внимания на уговоры устроителей, которые старались, чтобы демонстрация проходила в духе единения. Из толпы на тротуаре раздались возгласы вслед троцкистам:

Белобрысый парень кинулся в толпу, за ним – разъяренная ватага сторонников, и напрасно Бонет увещевал их ограничиться лозунгами. Завязалась жаркая перепалка, пошли в ход руки, пощечины, но тут появилась дюжина грузчиков с Центрального рынка со значками Службы охраны порядка, нашлась работа кулакам и дубинкам, и все вошло в прежнее русло: песни и выкрики. Чем ближе подходили к площади Республики, тем чаще Тереса, опираясь на плечи своих спутников, подпрыгивала, чтобы охватить взглядом океан толпы: соломенные шляпки, волосы, прибитые потом и пылью, поднятой радостно гудящими ногами, веселая атмосфера общего праздника, твердая решимость встать на защиту истории в присутствии этих жрецов политики и культуры. Блюм, Торез, Кашен, Эррио и с ними будоражащий умы Марсо Пивер, глава левого крыла СФИО, [123]более ярый большевик, чем сами большевики, и Жан Зиромский, сторонник и вождь нового воссоединения социалистов и коммунистов, все эти имена для Роселя были новыми, в то время как Тереса с Ларсеном бросались ими запросто и буднично. Это были их, французские Прието, Хосе Диас, Пасионария, Компанис, Ларго Кабальеро, но только озаренные величием Парижа, всей Европы, и к тому же рядом с ними, собственной персоной всем известный Мальро…

– Смотри, Мальро с Клер, это его жена.

…или Полен, Алеви, [124]Геэнно, Андре Жид, Элюар, Роллан, Шамсон, Морнье, Кассу, Арагон, Бенда, Пикассо, Леже или маэстро Дезормьер – целое скопище светочей культуры; конечно, они были довольны: наконец-то их идеи подтвердились, нашли признание и оценены должным образом. Испанцы были плохо одеты, они шли и пели гимн Риего, [125]сразу видно: одни живут здесь на стипендию, а другие – экономические иммигранты. Четверо или пятеро молодых студентов-стипендиатов пытались пропеть те немногие слова, которые они знали из «Молодой гвардии»:

A какой-то каталонец выкрикнул ни к селу ни к городу:

Кто-то шутки ради или от полного революционного невежества запел «Астурия, милая родина, Астурия, земля родная…»; Росель поморщился, ему претили эти испанские песенки, которые ни с того ни с сего запевали в автобусах или вагонах третьего класса, и его опасения, не выродилась ли эта нация вообще, полностью подтвердились, когда двое испанцев, бывшие чуть навеселе, желая поддержать бодрость духа соотечественников и публики, завели бесконечную песню о том, как сперва бросали в пропасть, а потом доставали оттуда незнакомку.

Кретины, цедил Росель сквозь зубы и недобро глядел на соотечественников, которые продолжали горланить. Тереса не понимала, чем он так возмущен. Росель задыхался, он раскинул руки в стороны; изумительное зрелище народного единства – социалисты, коммунисты, троцкисты, воссоединившаяся Всеобщая конфедерация труда, деятели культуры из движения «Амстердам-Плейель», Лига прав человека, Антифашистский комитет, масоны различных мастей, радикалы, бывшие активисты из республиканской партии, порвавшие с профашистской ассоциацией, которую контролирует «Аксьон франсез», католики из «Жён Репюблик» – словом, все левые, перечислил и подвел итог Ларсен.

Люди подталкивают своих лидеров к единению, это и есть выражение высшей сознательности, подлинно классового сознания, рассуждал и горячился Росель, к удивлению Тересы.

– А еще находятся идиоты, которые готовы превратить демонстрацию в пародию. Издеваются над ней.

– Да нет. Им просто весело. Я это так понимаю. Им хочется принимать участие. Но они не знают песен. А многие не знают и языка. Но они вполне довольны.